Берк и его «Размышления»

В России «Размышления» изданы не были, но пользовались широкой известностью, а репутация Берка как одного из самых значительных государственных деятелей XVIII века была прочной и общепризнанной¹. По свидетельству британского посла Фокнера, Екатерина выражала «самое восторженное восхищение последней книгой Берка, а также глубочайшее отвращение к Французской революции. По ее словам, представлялось невероятным, чтобы в Англии могли сыскаться защитники Французской революции» (цит. по: Карп 1988, 86)².

Отношения Берка с русским двором складывались непросто: восприятие английского философа и его сочинения менялось в зависимости от политической ситуации в Европе. Так, в 1792 году, после так называемого «очаковского кризиса», едва не приведшего к началу военных действий между Россией и Англией, русская дипломатическая служба подвергла осуждению «чрезвычайные мнения» Берка, но последовавшая вскоре казнь Людовика XVI заставила русское общество вновь прислушаться к ним (Штранге 1956, 139—150)³.

К этому времени относится начало работы над стихотворением «Колесница». Находясь при дворе в должности статс-секретаря⁴, Державин не мог не быть знаком с сочинением, всеми обсуждаемым и вызвавшим восторг императрицы. Интерес Державина к «Размышлениям» кажется тем более вероятным, что позиция Берка, видевшего в попытке опрокинуть общественные устои отрицание всего пути, пройденного человечеством, была близка его собственной — категорическому неприятию решительных перемен⁵.

«Размышления о революции во Франции» представляются возможным источником общего пафоса и центральной аллегории державинского стихотворения — «раззбруенных Буцефаллов», сметающих все на своем пути и обреченных стать следующей жертвой «безумной воли».

Взгляните, чего добились вы сумасбродными и самонадеянными идеями, научившими ваших вождей презирать всех своих предшественников и всех своих современников и даже себя самих вплоть до той минуты, когда они стали воистину достойны презрения. Следуя этим ложным светочам, Франция приобрела неописуемые бедствия за более высокую цену, чем любая другая нация заплатила бы за самые несомненные блага! Франция купила бедность ценой преступления! Франция не принесла своей добродетели в жертву своим интересам, она забыла о своих интересах, дабы бесстыдно торговать своей добродетелью. Все прочие государства начинали строительство нового образа правления или реформу старого, старательно насадив или же введя силой определенные религиозные установления или обряды <... > Франция же, вырвавшись из узды королевской власти, удвоила дикую разнузданность нравов и наглое безверие, проявившееся и во мнениях, и в обычаях.

(Берк 1992, 105)

Так, ты! О Франция несчастна!
Пример безверья, безначальств,
Вертеп убийства преужасна,
Гнездо безнравья и нахальств;
Так ты, на коей тяжку руку
Мы зрим разгневанных небес,
Урок печальный и науку
Свет удивляющую весь:
От философов, — просвещенья,
От лишней Царской доброты,
Ты пала в хаос развращенья
И в бездну вечной срамоты.

К «Размышлениям» восходит в «Колеснице» и само понятие «безначальства» («безначалия»), и картина «разбойничьего вертепа», и образ коней, в забытьи не узнающих «голоса того, кто их любил, кормил...» (ср. горькие слова Берка о солдатах королевской гвардии, без колебаний предавших своего покровителя, как только им было предложено большее жалованье). Возвращение к работе над текстом «Колесницы» зимой 1803/04 года, ознаменованной не только новыми европейскими потрясениями, но и удалением самого Державина от «браздов правления справедливостью», кажется совершенно естественным⁶.

Во многих частях Европы господствует неприкрытый беспорядок. Во многих других местах слышится густой подземный гул, чувствуется какое-то непонятное движение, грозящее общим землятресением в политическом мире. В нескольких странах уже создаются общества и конфедерации самого необычайного рода. При таком положении вещей мы должны быть начеку.

(Берк 1992, 243)

Примечания

1. В конце ноября 1790 года Санкт-Петербургские Ведомости сообщили о предстоящем выходе в свет английского публичного издания «о безначалии во Франции», а пол года спустя французский перевод П. Дюпона уже продавался на Невском проспекте. Попытки издания русского перевода «Размышлений» предпринимались, но не увенчались успехом (первой и единственной книгой Берка, изданной в России, был его знаменитый эстетический трактат — «Философское исследование о происхождении наших идей возвышенного и прекрасного», вышедший в свет в 1773 году, в Риге, на немецком языке (в пер. Х. Гарве)). Подробнее о восприятии Берка и его произведений в России см. в замечательной работе С.Я. Карпа (Карп 1988).

2. Похвалы Екатерины передавал Берку и С.Р. Воронцов: «...аглицкий народ, презирая сию теорию и видя пагубные действия практики оной, тем крепче стоит в сохранении счастливых своих законов» (С.Р. Воронцов — И.А. Остерману) (Там же).

3. Своеобразным переложением «Размышлений» на русский язык стал анонимный памфлет «Мысли беспристрастного гражданина о буйных французских переменах», изданный в Петербурге в 1793 году и приписываемый А.В. Нарышкину (Карп 1988, 90).

4. Державин вступил в должность статс-секретаря императрицы 12 декабря 1791 года и пребывал в ней вплоть до 2 сентября 1793-го. Осенью 1791 года Берк написал Екатерине письмо, в котором призывал Россию участвовать в крестовом походе против Франции, — письмо это, впрочем, так и не было отправлено.

5. Державинский консерватизм был куда менее умеренным и просвещенным, чем консерватизм Берка и его европейских последователей, но поэт, вероятно, видел в сочинении знаменитого англичанина то, что хотел увидеть.

6. Смещение Державина с поста министра юстиции было, не в последнюю очередь, связано с его противодействием закону «О вольных хлебопашцах» (Корнилов 1912, I, 125), который представлялся ему, вполне в духе Берка, — вредоносной попыткой порвать вековые связи и нарушить единство социума, — начинанием почти революционным, неминуемо ведущим к ужасным для общества последствиям (ср. цитированные выше строки «Колесницы»: «Едину волю составляют, / Взаимной силою везут, / Хоть под ярмом себя считают...»).