«Колесница»

Идеологический контекст, в который «Фонарь» вписывался самим фактом своего появления в журнале, издаваемом Д.И. Хвостовым, Г.С. Салтыковым и П.И. Голенищевым-Кутузовым, находил подтверждение в идеях, образах и мотивах «Колесницы».

Центральный образ стихотворения — колесница, запряженная «отважными и гордыми» животными, сдерживаемыми и направляемыми «хитрой уздой» бдительного возницы, — предстает аллегорией разумно устроенного общества:

Течет златая колесница
По расцветающим полям;
Сидящий, правящий возница,
По конским натянув хребтам
Блестящи вожжи, держит стройно,
Искусством сравнивая их
<...>
Животные, отважны, горды,
Под хитрой ездока уздой
Лишенны дикия свободы
И сопряжении меж собой,
Едину волю составляют,
Взаимной силою везут;
Хоть под ярмом себя считают,
Но ставя славой общий труд,
Дугой нагнув волнисты гривы,
Бодрятся, резвятся, бегут,
Великолепный и красивый
Вид колеснице придают.

«Смиренством коней убедясь», возница ослабляет вожжи и погружается в дрему. В это время над колесницей с криком пролетает черная стая «коварных вранов». Обезумевшие от страха лошади

Дрожат, храпят, ушми прядут,
И стиснув сталь во рту зубами,
Из рук возницы вожжи рвут,
Бросаются, и прах ногами,
Как вихорь, под собою вьют.

Восходящее к петровской «Оде на Карусель», осмеянное Сумароковым и ставшее с тех пор почти «формульным» для русской поэзии¹, описание «бурного» конского бега с его непременным атрибутом — взвиваемым из-под ног (бедр) «прахом» — получает в «Колеснице» новое, политическое звучание и развитие:

Ездок, их шумом устрашенный,
Вращая побледнелый взгляд,
Хватает вожжи; но уж поздно,
Зовет по именам коней:
Кричит и их смиряет грозно;
Но уж они его речей
Не слушают, не понимают,
Не знают голоса того,
Кто их любил, кормил, — пыхают
И зверски взоры на него
Бросают страшными огнями.
<...>
Народ устроенный, блаженный
Под Царским некогда венцом,
Чей вкус и разум просвещенный
Европе были образцом;
По легкости своей известный,
По остроте своей любим,
Был добрый, верный, нежный, честный
И преданный Царям своим! —
Не ты ли в страшной сей картине
Мне представляешься теперь,
Химер опутан в паутине,
Из человека — лютый зверь.

Несмотря на известную прямолинейность самого стихотворения, в своих «Объяснениях», продиктованных племяннице пятью годами позже, Державин счел необходимым дополнительно разъяснить содержащиеся в «Колеснице» политические аллюзии, а также специально остановиться на истории создания этого текста и его восприятия современниками.

Державин рассказывает о том, что начал свою «пиесу» еще в 1793 году, «тотчас после несчастной кончины Людвига XVI, покойного короля французского, по плану, сделанному автором вообще с Николаем Александровичем Львовым, но только были написаны первые два куплета»; затем отложил ее («ибо автор никогда для поэзии не употреблял времени, когда дела у него другие по должности были, и это всегда его было правило, которое он тщательно сохранял») и лишь десятью годами позже, после кончины Львова, «будучи уже в отставке, окончил оную и, напечатав, доставил чрез приятелей императору. Как он принял ее — неизвестно, но вдовствующая императрица Мария Федоровна в случившемся после того собрании во дворце сказала свое удовольствие» (Державин I, 530)². Философское содержание своего сочинения поэт резюмировал следующим образом:

Не было бы удивительно, ежели бы несчастие Франции произошло от Софистов или суемудрых писателей, а также от поступок злобного государя; но когда народ был просвещен истинным просвещением, а правительство было кроткое, то загадка сия принадлежит к разрешению глубокомысленных политиков. Сим автор дал почувствовать, что напрасно у нас следуют во всем французам.

(Там же)³

По свидетельству Остолопова, к работе над «Колесницей» Державин вернулся, «когда получено было известие о насильственной смерти Бурбонского Принца Дангиен» (курсив автора. — Т.С.; Остолопов 1822, 90). Таким образом, история державинского текста связывает собой две трагические точки европейской истории рубежа XVIII—XIX веков — казнь Людовика XVI в 1793 году и расправу над герцогом Энгиенским в марте 1804 года. Похищение и коварное убийство молодого герцога потрясли Европу⁴. С этим со-бытием, a также с последовавшим два месяца спустя восшествием Наполеона на императорский престол был связан новый виток интереса к «Размышлениям о революции во Франции» Эдмунда Берка, который уже в 1790 году, в самые романтические дни революции, с горечью провидца писал о главном и неизбежном ее следствии — несправедливой крови.

Примечания

1. У В.П. Петрова: «Убором дорогим покрыты, / Дают мах кони грив на ветр; / Бразды их пеною облиты, / Встает прах вихрем из-под бедр: / На них подвижники избранны / Несутся в путь, песком устланный, / И кровь в предсердии кипит / Душевный дар изнесть на внешность...» (Поэты 1972, 1, 328); ср. пародию на эти строки в «Дифирамбе Пегасу», одной из «Вздорных од» Сумарокова: «Храпит Пегас и пенит губы, / И вихрь восходит из-под бедр, / Открыл свои пермесски зубы, / И гриву раздувает ветр; / Ржет конь и вся земля трепещет, / И луч его подковы блещет» (Сумароков 1957, 294); и продолжение той же пародийной традиции в строках «Эпистолы Михайле Матвеевичу Хераскову» Василия Майкова, также нацеленных против стиля петровской оды: «И сей то песни он в натянутых стихах / Подъявшись из под бедр как конских легкий прах, / Повыше дерева стоячего летая / И плавный слог стихов быть низким почитая...» (Майков 1966, 34).

2. Более развернутый авторский комментарий к «Колеснице» см.: Кононко 1974, 2, 120. Взятое в скобки примечание об «удельном весе» поэзии и службы в жизни Державина должно было звучать особенно горько в 1804 году, вскоре после отставки (О месте творчества и государственного служения в публичной самооценке Державина на фоне изменяющихся представлений русского общества о значении литературной деятельности см. Иконников 1917, Фоменко 1983). В соответствии с общими принципами публикации Я.К. Грот поместил «Колесницу» в первом томе «Сочинений», относя ее ко «времени ее происхождения», т.е. к 1793 году (Державин I, 525).

3. Это рассуждение сопровождало (в качестве примечания к строкам «Урок печальный и науку / Свет удивляющие весь») уже первую, журнальную публикацию текста; впоследствии Д. воспроизвел его в «Примечаниях» и «Объяснениях», добавив, для пущей ясности, последнюю фразу («Сим автор дал почувствовать, что напрасно у нас следуют во всем французам»).

4. Луи-Антуан Анри де Бурбон-Конде, герцог Энгиенский, стал жертвой мести Наполеона, направленной на организаторов неудавшегося покушения на его жизнь в январе 1804 года. Арестовав тайно прибывших в Париж эмигрантов Пишегрю и Кадудаля, а также некоторых других заговорщиков, но не сумев захватить идеологов всего предприятия — графа д'Артуа и герцога Беррийского, — Бонапарт обратил свой гнев против другого представителя дома Бурбонов, не имевшего никакого отношения к заговору, — молодого герцога Энгиенского, жившего к тому же на баденской территории. «Нарушая неприкосновенность государственных границ, драгунский отряд, вторгшись в пределы Бадена, захватил молодого герцога (15 марта 1804 г.). Его бумаги с полной очевидностью обнаружили его невиновность в деле о покушении на жизнь Бонапарта; несмотря на это, он был приговорен к смерти комиссией, составленной из полковников парижского гарнизона, и тотчас расстрелян во рву Венсеннского замка (21 марта). Это убийство вызвало во всей Европе чувство ужаса и тревоги» (Лависс и Рамбо 1938, I, 67; ср. также: Тарле 1991, 131—134). Русский император, которому Державин неслучайно «доставил через приятелей» именно это свое стихотворение, объявил траур и всячески подчеркивал связь невинно убиенного Бурбона-Конде с русским двором (с 1797 по 1799 год герцог жил в Петербурге и едва не женился на великой княгине Александре Павловне; в то время как Баден, откуда он был похищен наполеоновскими драгунами, был родиной императрицы Елизаветы Алексеевны, урожденной принцессы Луизы-Марии-Августы Баденской). Убийство герцога Энгиенского сыграло немаловажную роль в решении российского императора присоединиться к странам антифранцузской коалиции и вступить в войну.