Простое волшебство, или «do-it-yourself»

Авторы большинства статей о радуге, появлявшихся в русской периодической печати конца 1780-х годов, предлагали читателям «подражать природе чрез искусство», производя разнообразные эксперименты по созданию небольших, комнатных радуг. Так, во второй книжке «Магазина натуральной истории» за 1788 год описывается следующий опыт (II, 173):

Естьли же кто захочет помощию искусства подражать природе, и сделать себе понятие о сем явлении, то должно повесить на середине темной комнаты четыре пузырька из весьма тонкого стекла, наполненные водою A, B, C, D. В сию горницу должно впустить солнечный луч через скважину, особым образом сделанную в окошке.

Опыты по созданию «маленькой радуги в собственных покоях» принадлежали к числу оптических развлечений, предлагавшихся просвещенной публике составителями сборника «Искусство быть забавным в беседах, или триста самородных фокусов, удивительных и полезных...», увидевшего свет в Петербурге в 1791 году (о большой популярности этой книги свидетельствуют два немедленно последовавших переиздания — 1792 и 1793 годов)¹:

...Применясь однажды к сему опыту, можно после повторять оной весьма легко и видеть тут то же самое, что и на облаках.

(«Искусство быть забавным» 1791, 311—318)

Если в названиях «самородных фокусов» постоянно повторяется эпитет «волшебный», то в их описаниях чаще других встречается прилагательное «простой» и его дериваты:

Волшебные действия катоптрических ящиков основаны столь на простых началах, что всякий понять может строение оных².

Все опыты по созданию цветового спектра в домашних условиях, рекомендованные русской аудитории 1780—1790-х годов, в том или ином виде воспроизводили прославленный эксперимент Ньютона, осуществленный им еще в 60-е годы семнадцатого столетия, неоднократно повторенный и призванный продемонстрировать истинность одного из важнейших положений, впоследствии сформулированных на страницах «Оптики»: «Солнечный свет состоит из лучей различной преломляемости» (II.II).

Изучая природу солнечного света, Ньютон затемнил свою комнату в Кембридже так, чтобы свет проникал в нее лишь через маленькое отверстие в ставне окна:

Я поместил в очень темной комнате у круглого отверстия, около трети дюйма шириною, в ставне окна стеклянную призму, благодаря чему пучок солнечного света, входившего в это отверстие, мог преломляться вверх к противоположной стене комнаты и образовывал там цветное изображение солнца.

(Ньютон 1927, 31)

Возможность создания радуги в домашних условиях не была открытием Ньютона: этот оптический эффект описывали и другие — в том числе Рене Декарт. Но только Ньютон доказал, что призма не изменяет качества света, определенным образом его окрашивая, — так считали многие в XVI—XVII веках, — но «раскладывает» его на составляющие. Вторым этапом эксперимента (experimentum crucis оптической теории Ньютона) было помещение на пути солнечного луча, разделенного стеклянной призмой на семь цветов спектра, еще одной треугольной призмы, собиравшей их «обратно» — в пучок белого света. В результате этих экспериментов белый свет представал своеобразной зрительной какофонией, а радуга — какофония, превращенная в гамму, — метафорой эксперимента как такового³.

Простое волшебство, незатейливый эксперимент, безделка — та легкость, с которой оказывалось возможным расчислить и воспроизвести божественную иллюзию, казалась удивительной и англичанам рубежа семнадцатого — восемнадцатого веков, и русской публике 1780—1790-х. Возможность «сделать себе понятие о сем явлении», используя самые примитивные подручные средства (например, «обыкновенную платьяную щетку»), заставляла задуматься о природе подражания и границах предшествующего ему познания. Этот вопрос, тесно связанный с темой оптики, стал «вопросом века» для английской поэзии первой половины восемнадцатого столетия — «эпохи скорее любопытной, чем набожной» (age more curious than devout), по меткому определению одного из самых ярких ее представителей — уже упоминавшегося нами в первой главе поэта Эдварда Юнга⁴.

«Оптика или трактат об отражениях, преломлениях, изгибаниях и цветах света» вышла в свет в 1704 году. За год до этого, в 1703-м, Ньютон возглавил королевское научное обществ (Royal Society). «Оптика» была первым научным сочинением такого масштаба, написанным по-английски: все основные трактаты Ньютона, в том числе знаменитые Principia — «Математические начала натуральной философии», на страницах которых был сформулирован закон всемирного тяготения, — писались и публиковались на латыни⁵. Впрочем, просвещенным британцам большинство идей и положений, содержавшихся в «Оптике», было известно и раньше — по многочисленным публичным лекциям, прочитанным Ньютоном в Лондоне в последнее десятилетие предшествующего века. Несмотря на научную щепетильность самого Ньютона, неизменно подчеркивавшего преемственность своих теорий по отношению к теориям его предшественников, для английской литературы XVIII—XIX веков радуга навсегда стала «радугой Ньютона» (Newton's rainbow).

Поэты поколения Юнга и Томсона черпали в теориях Ньютона новый материал для вдохновения и прославляли «великого Колумба небес» (так называл его Джон Хьюз, автор философской поэмы «Экстаз» (1717)). Благодаря Ньютону — полагали они — в поэзию вернулись Цвет и Свет — темы, «отобранные» у нее рационалистом Декартом (Nicolson 1946). До «Ламии» Джона Китса (1820), в которой, противопоставляя «волшебным виденьям» поэзии «холодную философию» науки, автор обращался к образам «опустошенного неба» и «расплетенной радуги», оставалось почти сто лет⁶. В 1730—1740-е годы законы рефракции, сформулированные Ньютоном, представлялись возвышенным объяснением «мировой живописи»⁷.

Эта дуга видна только при дожде и солнце; она может быть получена искусственно при разбрызгивании воды, когда вода разбивается в воздухе, рассыпается на капли и падает вниз подобно дождю. Ибо солнце, освещая эти капли, несомненно, сделает эту дугу видимой для наблюдателя, стоящего в надлежащем положении к дождю и солнцу. Поэтому теперь согласимся в том, что радуга образуется вследствие преломления солнечного света в каплях падающего дождя.

(Предложение IX. Задача IV. (Ньютон 1927, 133))

Висящая в небе «полоса из лент», описанная в научных терминах и в то же время являющаяся отражением божественной сущности (т.е. видимостью, отсылающей к идее) , не могла не подвергнуться новой аллегорической интерпретации. Осмысление коренных различий между двумя типами видимости — оптической и платонической; между двумя формами зрения — невооруженным глазом и взглядом, «снимающим покровы»; а также между двумя родами подражания — «простым» и «идеальным» — во многом определило пути развития и полюса напряжения европейской культуры восемнадцатого века (Ямпольский 2000). В русскую поэзию, и прежде всего в поэзию Державина, механизм «второй аллегоризации» пришел из Европы вместе со своим центральным образом — «великолепной чередой основных цветов» («gorgeous train of parent colours») — так называл радугу Джеймс Томсон в стихотворении «Памяти Ньютона», приложенном к первому изданию «Времен Года» (1730)⁸.

Примечания

1. Ср. названия других опытов и экспериментов: «Увеселительное зрелище зеркалами», «Звонкий голос в рюмке», «Представить в покое комету», «Произвесть огнь под водою», «Пожирать огонь».

2. Там же. С. 101 (ср. далеко не полный список «волшебных предметов»: «волшебный портрет», «волшебный колодец», «волшебное зрительное стекло», «волшебные чертоги», «четыре волшебных зеркала», «три волшебных зеркала» и т.д.).

3. Именно на музыкальных «приложениях» оптических теорий Ньютона было основано одно из самых известных изобретений восемнадцатого века — «цветовой клавесин» отца Кастеля.

4. О влиянии открытий Ньютона на английскую поэзию XVIII века см. классическую монографию и статьи Марджори Хоуп Николсон: Nicolson 1946; Nicolson 1973.

5. При жизни Ньютона книга выдержала три английских издания — 1704, 1717 и 1721 годов. В 1706 году вышел в свет латинский перевод «Оптики», сделанный под непосредственным наблюдением Ньютона. Он пользовался наибольшей известностью в Европе, так как за пределами Англии в начале XVIII века латинский язык знали часто, а английский — редко. В 1720 году появился французский перевод Пьера Коста. Позднее «Оптика» была переведена на французский язык еще раз — причем не кем иным, как Жаном-Полем Маратом (этот перевод был издан анонимно в 1787 году). (Об истории изданий «Оптики» см. также: Вавилов 1945.)

6. «...Do not all charms fly / At the mere touch of cold philosophy? / There was an awful rainbow once in heaven: / We know her woof, her texture — she is given / In the dull catalogue of common things. / Philosophy will clip an angel's wings, / Conquer all mysteries by rule and line, / Empty the haunted air, and gnomed mine, / Unweave a rainbow, as it erewhile made / The tender-personed Lamia melt into a shade» («...От прикосновенья / Холодной философии — виденья / Волшебные не распадутся ль в прах? / Дивились радуге на небесах / Когда-то все, а ныне — что нам в ней, / Разложенной на тысячу частей? / Подрезал разум ангела крыла, / Над тайнами линейка верх взяла, / Не стало гномов в копи заповедной — / И тенью Ламия растаяла бесследной» (II, 229—239; пер. С. Сухарева)). Эти строки — одна из наиболее известных манифестаций разрыва между поэзией и наукой (в первые десятилетия XIX века, в том числе у Китса, слово awful еще не обрело своих отрицательных коннотаций; его основным значением было не привычное нам «ужасный», но «потрясающий» (ср. корень awe)). «Ламия» была написана полтора года спустя после известного обеда, состоявшегося 28 декабря 1817 года в доме художника Бенджамина Хэйдона и непременно упоминаемого всеми историками британского романтизма. На обеде у Хэйдона, где были впервые представлены друг другу Китс и Вордсворт, последний отказался выпить предложенный поэтом и эссеистом Чарльзом Лэмбом и поддержанный Китсом тост «за скорейшее забвение» Ньютона, которого «младшие» романтики обвиняли в уничтожении поэзии (Abrams 1971, 303—308).

7. Ср. образ Ньютона, «научившего Рефракцию живописать», в стихотворении Кристофера Смарта «On the Omniscience of the Supreme Being» («О всеведении Высшего Существа»): «...shone supreme, who was himself the light, / Ere yet Refraction learn'd her skill to paint, / And bent athwards the clouds her beauteous bow» («Сиял над всем, сам будучи Светом, / Еще до того, как Преломление научилось писать красками / И изгибать меж облаками свою великолепную арку»). Цит. по: Nicolson 1946, 56.

8. «Ev'n Light itself, which every thing displays, / Shone undiscover'd, till his brighter mind / Untwisted all the shining robe of day; / And, from the whitening undistinguish'd blaze, / Collecting every ray into his kind, / To the charm'd eye educ'd the gorgeous train / Of Parent Colours» (A Poem sacred to the Memory of Sir Isaac Newton (Thomson 1730, 63)). (Букв, перевод: «Даже сам Свет, все в мире являющий нашему взору, / Светил неузнанным, пока его ясный ум / Не расплел блестящее одеяние дня, / Пока не извлек из ослепительно-смешанной белизны / Множество лучей, каждый — особого рода, / И не явил очарованному взору / Великолепную череду основных цветов».)