«Свет зримый в лицах»

Непосредственным источником «аллегорической метеорологии» Державина явился один из многочисленных переводных сборников словарного типа, опубликованных в России в последней трети восемнадцатого века, — «Свет зримый в лицах» (1773)¹. О популярности этой коллекции эмблематических «зарисовок», переведенных с немецкого языка известным литератором Иваном Хмельницким и сопровожденных сотней гравюр, свидетельствуют четыре издания (или, как тогда говорили, «тиснения») книги: в 1773, 1789, 1805 и 1817 годах. «Свет зримый в лицах» представлял все многообразие мира набором картин, коротких анекдотов, написанных легко и в то же время поучительных, перемежающих естественно-научную информацию с моралистической интерпретацией природных явлений и времен года, растений и животных (немецкий оригинал книги был «вариацией на тему» иллюстрированной энциклопедии Яна Амоса Коменского Orbis Sensualim Pictus).

В 1805 году, одновременно с третьим изданием «Света зримого в лицах», вышло в свет стихотворное переложение этой книги для детей, сделанное Г.А. Покатским, — «Зримый Свет или возницающая Аврора». Появление стихотворений «метеорологического цикла» в 1806 году позволяет предположить, что на создание поэтических «инописаний» Державина вдохновило то же самое, третье издание «Света». Эмблематические толкования «Облака», «Грома» и «Радуги» (именно в таком порядке они были представлены на страницах сборника) настолько созвучны державинским строкам, что не требуют дополнительных комментариев. Так, изображение облаков на страницах «Света» сопровождалось следующим двустишием: «Высоки облака удольный пар рождает, / Как щастие рабов в чертогах возвышает». Сравнение атмосферного явления с «явлениями политического небеси» было развито и в прозаической «экспликации»:

О вы, Владыки мира! Извлекающие из праха ласкателей и придворных, и творящие их из рабов Господами, вредящими вашему высочеству, внемлите сему изображению! Они, подобно темным и страшным облакам, окружая сияние вашего престола, лишают подданных вашего лицезрения и Монаршия милости. И так оставте вы пустые пары во глубине и тине, и на место их возведите благородную и прозорливую добродетель.

Когда облако довольное время пребывает на высоте, и то разделяясь, то совлекаясь, всякие на себя приемлет виды: тогда обрушась наконец своею собственною тягостию ниспадает, и разделясь на мелкие капли изливается паки туда, откуду происхождение свое восприяло. <...> Тако и ваше благополучие, рабы счастия, быстро возлетает до небес. Но мечтанием вашим надменно, тягостию злодеяний гнетомо, теряет свое равновесие <...>. О вы! Явления политического небеси, как скоро миновала година ваша, когда вы не сами собою и не собственным своим достоинством возвышались!

(Свет 1805, 31)

Не менее очевидными представляются державинские заимствования из «Света зримого в лицах» и в случае с «Громом» («Ужасный слышен треск, как ярко загремит, / Пронзает облака, ударами разит») и «Радугой». За вводным двустишием («О коль она своей красою удивляет! / Как сквозь прозрачный дождь луч солнечный блистает») следует подробное описание природного феномена:

Дневное светило, изображая Радугу, превышает все картины искусства, все блистающее великолепие драгоценных камней, и украшение садов. Влажное и мрачное облако есть дска, на которой оно дугу сию начертывает; краски его суть свет, а кисть солнечные лучи. Взирай вся Вселенная на него! И вы художники предстанете ему, или для подражания, либо для вашего посрамления! Может ли кто из вас, хотя бы он Апеллес или Анжело был, изобразить сие полукружие, и оное единым почерком представить в тьмократном количестве? Сия доброта и сие искусство есть Солнца. Оно представляет приятную Радугу всему миру, и каждому обращающему око свое на небо, содевает особую. Но едва лишь цветотворное Солнце отходит в сторону, или токмо за малое облако скрывается, внезапу исчезает все: картина, полукружье, цветы, сияние и великолепие...

(Свет 1805, 52)

Итак, три стихотворения Державина об атмосферных явлениях предстают версификацией трех «картинок» популярного иконологического лексикона. Указанием на источник можно было бы ограничиться, если бы не три обстоятельства.

Во-первых, из всего многообразия эмблем «Света зримого в лицах» Державин выбирает именно эти три. Во-вторых, каждая из эмблем разрастается в его строках в более сложную, многосоставную аллегорическую композицию. В-третьих, если «Облако» и «Гром» заключают в себе развернутые политические аллегории и характеризуются регулярным метром, привычной рифмовкой и строфикой (чередование восьми- и десятистишных строф не затрудняет восприятия), то в «Радуге», с ее не до конца явленной, туманной моралью, мы имеем дело со смелым метрическим экспериментом — «сигнатурой стиля» позднего Державина (в то время как рисунок строфы и вовсе позволяет сближать этот текст с так называемой «фигурной» поэзией)². В отличие от «Облака» и «Грома», после первой публикации «Радуга» была полностью переработана Державиным и вошла во второй том «лабзинского» издания в совершенно другом виде, чем явилась читателям брошюры 1806 года.

Получается, что первые два стихотворения «метеорологического цикла» относятся к третьему примерно так же, как «Колесница» — к «Фонарю». «Соседи по брошюре» — непосредственный, публикационный контекст в обоих случаях выполняет функцию своеобразной «артподготовки» по отношению к интересующим нас — и явно выделяемым самим автором — стихотворениям. Подобно «Колеснице», «Облако» и «Гром» задают определенные правила чтения, но не объясняют следующего за ними загадочного текста, а в чем-то даже пускают «по ложному следу»: читатель ждет от «Радуги» (так же, как ждал когда-то от «Фонаря») традиционной, легко расшифровываемой, разложимой на простые элементы аллегории. Ждет — и не находит.

Обособленное положение «Радуги» внутри «метеорологического цикла» заставляет задуматься о месте, отведенном этому природному феномену в науке, философии и поэзии восемнадцатого столетия, и о возможных причинах повышенного интереса к нему Державина.

Примечания

1. Полное название сборника гласило: СВЕТ ЗРИМЫЙ В ЛИЦАХ; / Или величие и многообразие / ЗИЖДИТЕЛЕВЫХ НАМЕРЕНИЙ Открывающийся / В ПРИРОДЕ И ВО НРАВАХ, / Объясненный физическими и нравственными изображениями, / Украшенными достойным сих предметов словом, / В пользу всякого состояния людям, / А наипаче молодым витиям, стихотворцам и другим художникам. / Перевел с немецкого языка на российский Иван Хмельницкий / При императорской академии наук. СПб., 1773. (Запятая в первой части названия («Свет зримый в лицах») отсутствует.)

2. Об интересе Державина к размерам античного образца — логаэдам и холиямбам — в первые годы XIX века см.: Гаспаров 2000b, 72.