§ 1. «Биографизм» методологии М.О. Гершензона в рецепции критики 1920-х — 1930-х гг.

В 20—30-е годы XX века в науке господствовал, условно говоря, «биографический» подход к художественным произведениям¹.

Наиболее радикальной в этом смысле была исследовательская установка М.О. Гершензона, остро сформулированная в преамбуле к статье «Северная любовь Пушкина», вошедшей в книгу «Мудрость Пушкина» (1919): «Пушкин необыкновенно правдив, в самом элементарном смысле этого слова; каждый его личный стих заключает в себе автобиографическое признание совершенно реального свойства, — надо только пристально читать эти стихи и верить Пушкину» (Гершензон 1997: 53).

Парадоксальные утверждения Гершензона по поводу буквального прочтения лирики Пушкина как основного методологического ключа в изучении личности и творчества поэта с удовольствием цитировали оппоненты исследователя, тем самым внедряя его идею в широкое литературное сознание. Так, Б.В. Томашевский, иронически комментируя тезис об «элементарной правдивости» пушкинской поэзии, упоминал в виде курьеза отрицание Гершензоном «самой возможности написания Пушкиным стихотворения о зиме в иное время года»² (Томашевский 1990: 66).

В.В. Вересаев ссылался на следующее устное заявление Гершензона по поводу «правдивости» стихотворения Пушкина «С Гомером долго ты беседовал один...»: «Для меня настолько несомненна глубочайшая автобиографичность Пушкина до самых незначительных мелочей, что когда я, напр., в стихотворении к Гнедичу ("С Гомером долго ты...") читаю: "И светел ты сошел с таинственных вершин", — у меня сейчас же встает вопрос: а в каком этаже Публичной библиотеки помещалась квартира Гнедича?» (Вересаев 2000: 90).

Вероятно, благодаря яркой парадоксальности методологических формулировок, «услужливо» распространяемых враждебной критикой, биографический подход Гершензона стал буквально «притчей во языцех» в науке и критике 1920—1930-х гг. и, пожалуй, служил неким универсальным обозначением исследований психолого-биографического характера (в самом широком значении этого слова). С именем Гершензона и в это время, и позже критики самых разных направлений связывали творчество многих писателей и литературоведов межвоенного двадцатилетия.

Уже упомянутый Б.В. Томашевский, ученый, близкий по своим методологическим установкам к формалистам, в своем аналитическом обзоре биографической пушкинианы, опубликованной до 1925 года³, именно к Гершензону возводил существующие в научной литературе представления о безусловном биографическом значении поэтических высказываний Пушкина⁴. В полемическом обзоре пушкинианы за 1923 год, опубликованном в журнале «Жизнь искусства»⁵, он посчитал, что гершензоновский метод «медленного чтения» оказал определяющее влияние на методологические установки И.Д. Ермакова («Этюды по психологии творчества Пушкина»)⁶, П.К. Губера («Дон-Жуанский список Пушкина»)⁷ и Л.П. Гроссмана («Этюды о Пушкине»)⁸.

В этот же ряд, между прочим, Томашевский поставил и Ходасевича как автора статьи о пушкинской драме «Русалка», вошедшей в книгу «Поэтическое хозяйство Пушкина» (1924). Во всяком случае, в своей рецензии на эту книгу он вписал концепцию статьи в традицию пушкинистских исследований так называемой проблемы «утаенной любви» поэта⁹, которая в начале XX века приобрела самостоятельное значение благодаря публикации упомянутой выше статьи Гершензона «Северная любовь Пушкина»¹⁰.

Вообще говоря, в критике 1920-х гг., как в советской, так и в зарубежной, имена Гершензона и Ходасевича как исследователей жизни и творчества Пушкина ставятся рядом. Так, марксистский критик Г. Лелевич, призывая к «самой беспощадной борьбе с так называемым биографическим методом в литературоведении», а именно «покончить с совершенно ненаучными попытками рассматривать художественное творчество писателя как сплошное отражение его личной жизни», имел в виду прежде всего «упражнения» «покойного» Гершензона и «духовно-покойного» Ходасевича. По его словам, они должны быть «отметены» (Лелевич 1926: 185).

Известный зарубежный критик-импрессионист Г.В. Адамович, указывая на опасность возникновения нового шаблона в понимании феномена Пушкина, в полемических целях, что называется, «спаривает» имена Гершензона и Ходасевича как ученых, чьи усилия в данном смысле слова ничем не отличаются от деятельности их предшественников — И.Я. Порфирьева и А.И. Незеленова, авторов популярных в XIX веке учебников по истории русской словесности. «Порфирьев и Незеленов, — пишет Адамович, — Сделали из Пушкина "икону", на которую обязательно было молиться, но о которой размышлять не полагалось. Ничем не лучше будет, если Ходасевич с Гершензоном, перетолковав Пушкина по-новому, водрузят новый "стяг", о коем "своего суждения иметь" не следует»¹¹ (Адамович 1994: 214).

Впоследствии генетическая зависимость наукологических штудий Ходасевича от гершензоновской методологии отмечалась Я.Л. Левкович¹² и Р. Хьюзом, которому, по-видимому, и принадлежит последнее по времени указание на этот счет¹³. В принципе данная оценка критиков, поддерживается мнением самого Ходасевича, считавшего Гершензона своим учителем и другом¹⁴.

В 1930-е гг. отмечалось влияние Гершензона на биографические работы Л.П. Гроссмана. По мнению И. Татарова, одного из участников известной дискуссии по поводу проблем советского исторического романа, которая состоялась на страницах журнала «Октябрь» в 1934 году¹⁵, Гроссман обратился к жанру биографического романа только потому, что увидел невозможность при существующем господстве по-настоящему «научного» марксистского метода продолжать историко-литературные исследования в привычном для себя «гершензоновском» ключе. «Гроссману деваться некуда, — пишет Татаров, — потому что на почве историко-литературной его забьют, потому что эта почва становится научной, и он уходит в область вымысла, он берет форму биографического романа, который дает ему возможность маскировки» (Татаров 1934: 215). Таким образом, Татаров утверждает влияние Гершензона на биографические романы Гроссмана¹⁶.

Кроме того, влияние Гершензона находили у одного из последних представителей русской культурно-исторической школы П.Е. Щеголева¹⁷ как автора работы «Пушкин и мужики» (1927)¹⁸ у марксистов Д.Д. Благого и Н.Л. Бродского¹⁹, у Г.И. Чулкова как автора биографии А.С. Пушкина «Жизнь Пушкина» (1936)²⁰, и даже у В.В. Вересаева в его антигершензоновской книге «В двух планах» (1929)²¹. Современный американский ученый Б. Горовиц даже пишет о влиянии Гершензона на Ю.Н. Тынянова как автора исследования, посвященного «северной любви» Пушкина, а именно статьи «Безыменная любовь» (1939)²².

Примечания

1. Его определение см. в сноске 7.

2. Имеется в виду следующее рассуждение Гершензона из эссе «Метель», которое вошло в книгу «Мудрость Пушкина»: «..."Бесы" написаны в начале сентября, когда нет никаких метелей, ни снега, когда вообще в помине не было той реальной обстановки, которая изображена в этом стихотворении. Пушкин никогда не выдумывал фактов, когда излагал их автобиографически; напротив, в этом отношении он был правдив и даже точен до йоты. Он был бы неспособен в солнечный и теплый день ранней осени, лежа на канапе, выводить пером такие строки: "Мчатся тучи, вьются тучи, / Невидимкою луна / Освещает снег летучий, / Мутно небо, ночь мутна..." Уже одно это соображение об элементарной честности поэта должно было насторожить критиков и читателей» (Гершензон 2001: 360—361). Этот же пассаж как пример «вульгарного представления о <...> процессе творчества лирического поэта» (Вересаев 2000: 43) дважды полностью приводит В.В. Вересаев в книге «В двух планах» (1929). См.: Вересаев 2000: 44, 60.

3. См.: Томашевский 1990: 43—53.

4. См.: Томашевский 1990: 49—53, 65—66.

5. См.: Томашевский 1924.

6. Эта работа считается репрезентативной при характеристике психоаналитической школы в советском литературоведении 1920-х гг.

7. Этих двух авторов причисляет к последователям Гершензона и Левкович (Левкович 1966: 283).

8. Хотя имя Гершензона не названо, но по цитате легко угадать, о чьем методе идет речь: «Зудит у литератора "идея" — подбирается — ладно или нет — подходящий стих из Пушкина, тот или иной эпизод из его жизни — и готова новая Пушкиниана. А если нет мыслей — то "медленно" читаются <выделено нами — В.Ч.> любые стихи Пушкина и тягостно накручиваются любые мысли, приходящие в голову литератора по системе свободных ассоциаций» (Томашевский 1924: 15).

9. Томашевский писал: «Сейчас определенная мода на любовные приключения Пушкина. Недавно закончилась пора аристократических романов и началась полоса демократическая. В прошлом году в Москве открыли, что "утаенная" любовь Пушкина имела объектом некоторую татарку Анну Ивановну, компаньонку Раевских. Ныне в книге, посвященной совсем не этому, 45 страниц отводится исследованию крестьянской любви Пушкина, происходившей в начале 1826 года» (цит. по: Ходасевич 1999а: 439). В данной рецензии Томашевский полемизирует с биографическим подходом Ходасевича к тексту пушкинской драмы, доводя его до абсурда.

10. Ссылаемся на следующее указание Р.В. Иезуитовой: «Об увлечении Пушкина М.А. Голицыной писал еще А.И. Незеленов в своей книге "Пушкин и его поэзия" (СПб., 1882), но именно Гершензон, отчетливо осознав самостоятельное значение проблемы "утаенной любви", рассмотрел взаимоотношения Пушкина и Голицыной в особых сюжетных рамках с широким использованием методики "медленного чтения" произведений Пушкина» (Иезуитова 1997: 9). Статья «Северная любовь Пушкина» была впервые опубликована в 1908 году.

11. Ироническая соль «вертикального» сопоставления Адамовичем фигур Ходасевича и Порфирьева, по-видимому, заключается в том, что последний был известен прежде всего как исследователь и публикатор памятников древнерусской литературы догматико-полемического характера, а также произведений религиозно-поэтического творчества (апокрифов, духовных стихов, легенд). По формулировке автора Литературной энциклопедии 1920—1930-х гг.: «Работы Порфирьева выдержаны в духе религиозного и политического консерватизма» (Берков 1929-). Таким образом, этим сопоставлением Адамович саркастически ретушировал религиозно-эстетическую установку критических и биографических работ Ходасевича, и не только, кстати сказать, пушкинологических.

12. См.: Левкович 1966: 283.

13. «...в своих литературоведческих работах Ходасевич использовал гершензоновский метод медленного чтения и интуитивного биографического угадывания» (Хьюз 1999: 215).

14. См.: Ходасевич 1996 IV: 236. Подробнее об отношении Ходасевича к гершензоновскому дискурсу см. в указанной монографии И.З. Сурат (Сурат 1994: 27—36).

15. Октябрь. 1934. № 7. О критике Татаровым биографических романов Гроссмана см. также в работе О.П. Лебедушкиной (Лебедушкина 1993: 21).

16. Влияние Гершензона на стиль Гроссмана как автора сборника статей «Цех пера» (1930) отмечал автор рецензии, напечатанной в журнале «Русский язык в советской школе» (1930, № 2): «Труд одного критика может приближаться к построению философской системы; опыты другого являются лишь "краткими рассказами" (как сказал о своих опытах Корней Чуковский) или даже "критическими романами", какими по существу должны быть признаны некоторые работы покойного М. Гершензона, оказавшего большое влияние на Л. Гроссмана» (Русский язык 1930(а): 219). Рецензия не подписана. Однако, поскольку ответственным редактором журнала являлся известный критик-марксист П.И. Лебедев-Полянский (псевдоним Валериана Полянского), то мы полагаем его автором данной заметки. По-видимому, сам Гроссман подал повод для подобного сравнения своей речью, произнесенной на вечере памяти Гершензона, состоявшемся в Государственной Академии Художественных Наук 6 марта 1926 года. (Речь затем была опубликована под названием «Гершензон-писатель» в книге Гроссмана «Борьба за стиль: Опыты по критике и поэтике» (1927)). В этой речи, посвященной характеристике стиля Гершензона, слушатель мог заметить метаописание Гроссманом собственного стиля. См.: Гроссман 1927: 298310. Новейшую републикацию этого выступления Гроссмана см. в издании: Гроссман 2000: 430—439.

17. Ссылаемся на характеристику метода Щеголева, данную Н.К. Пиксановым в некрологе ученого: «Давая превосходные этюды и экскурсы по отдельным писателям, он ни разу не выступил с обобщенной характеристикой целой литературной эпохи или литературного направления. Он воспитался в школе пыпинской, культурно-исторической, либерально-буржуазной. <...> в области исторической методологии он оказался малоподвижным. На всем протяжении своего писательства Щеголев оставался чужд влияниям марксизма» (Пиксанов 1931: 14).

18. См.: Вересаев 2000: 138.

19. См. рецензию И. Сергиевского на «Комментарии к "Евгению Онегину"», составленные Н.Л. Бродским: «Так методологическая система Благого, к которой Н.Л. Бродский испытывает заметное тяготение, целиком базируется, с одной стороны, на Гершензоне, обильно уснащенном марксистской фразеологией, а с другой — на Переверзеве. Наличие гершензоновского влияния в книге Н.Л. Бродского еще раз подтверждает, что до сих пор наша критика проявила недостаточно активности и последовательности в борьбе с этим направлением» (Сергиевский 1933: 154).

20. См.: Левкович 1966: 293. На самом деле Чулков проводил различие между своим подходом и методом Гершензона в подробной аннотации «Жизни Пушкина»: «...его поэзия автобиографична — не в том смысле, как думал покойный М.О. Гершензон, который искал в каждой строке Пушкина буквальной записи повседневной жизни, а в том смысле, что почти все произведения поэта были прямым следствием его собственного жизненного опыта. В их сюжетах нет надобности, конечно, искать точных житейских аналогий, но поэтические признания Пушкина никогда не были плодом отвлеченных мечтаний. Пушкин был великий реалист» (Чулков 1936: 19). См также замечание Б.В Томашевского по поводу стремления Чулкова вчитать «некую космическую философию» в творчество Пушкина: «Есть опасность, что на этом пути его постигнет такая же неудача, какая постигла М. Гершензона в его старании расфилософствовать Пушкина...» (Томашевский 1938: 50).

21. См. неподписанную рецензию на книгу В.В. Вересаева «В двух планах» (1929) в журнале «Русский язык в советской школе»: «Над некоторыми статьями реет "дух" Гершензона, хотя выводы В. Вересаева о характере поэзии Пушкина во многом противоположны гершензоновским» (Русский язык 1930(б): 218).

22. «Годы спустя после того, как Гершензон и Щеголев прекратили полемику, — пишет Горовиц, — В 1939 году Юрий Тынянов продолжил диспут, заявив, что Пушкин на самом деле испытывал сильное чувство, "северную любовь" к Екатерине Андреевне Карамзиной, жене знаменитого историка Н.М. Карамзина. С одной стороны статья Тынянова показывает, что даже самые скрупулезные ученые становятся иногда жертвами собственной интуиции, с другой она отражает то влияние, которое Гершензон имел на метод Тынянова и на те вопросы, которые ставил последний» (Горовиц 2004: 60).