§ 3. Пушкинская реконструкция действий Державина в Саратове: работа с документами

В первом из упомянутых писем Державина Бошняку от 30 июля 1774 года, к которому Пушкин и отсылает читателя в основном тексте «Истории Пугачева», характеризуя его как «язвительное», в частности, сообщается о чрезвычайных полномочиях адресанта как члена секретной комиссии требовать от градоначальников полного себе подчинения («предписано по моим требованиям исполнять все» (Пушкин 1994 IX: 203)). Далее мы узнаем, что Державин приезжал в Саратов 16 июля с требованием подготовки к защите города; что 24 июля с общего согласия руководителей обороны (в том числе и Бошняка) было решено, ввиду отсутствия достаточного количества войск, не защищать весь город, а построив полевое укрепление и оставив в нем «для защищения людей и казенного имущества» (Пушкин 1994 IX: 204) малое число солдат, с основными силами атаковать противника в поле, и это решение было зафиксировано в рапорте Державина главнокомандующему князю Ф.Ф. Щербатову; что затем Бошняк в одностороннем порядке вышел из договора, решив защищать весь город, и, вследствие возникших разногласий, оборонительные работы были парализованы, и такое положение дел застал Державин, приехав в Саратов вторично 30 июля; что, наконец, Державина поддерживал в противоборстве с комендантом не только его союзник начальник опекунской конторы М.М. Лодыжинский, но и некоторая часть офицеров, и купцы.

Во втором письме от 3 августа 1774 года, представляющем собой, как было сказано, ответ Державина на присланный ему Бошняком приказ астраханского губернатора П.Н. Кречетникова покинуть Саратов и отправляться на Иргиз, к месту службы, содержится, между прочим, информация о том, что он имеет право требовать от саратовских властей помощи для проведения порученных ему операций («...не по пустому требовал я в бытность его превосходительства в Саратове от Конторы опекунства иностранных команду, то апробовано от высших моих начальников, мне с похвалою») (Пушкин 1994 IX: 205).

В «Истории Пугачева» Пушкин, однако, ничего не сообщает о драматической предыстории августовских событий. При этом он игнорирует показания не только Державина, но и самого Бошняка. В «Истории Пугачева» совещание по поводу мер, необходимых для обороны города, впервые состоялось 1 августа, тогда как из рапорта Бошняка в Военную коллегию следует, что уже в июле по инициативе Опекунской конторы было начато строительство полевого укрепления, и что Державин вместе с Лодыжинским требовал от коменданта поддержки именно этой инициативы¹.

Не сообщает Пушкин также о каких-либо особых полномочиях Державина, дающих ему право требовать помощи от городского начальства.

Из его текста никак нельзя догадаться о непоследовательном поведении коменданта, зафиксированном в упомянутом письме Державина от 30 июля 1774 года. Наоборот, в данном эпизоде Бошняк предстает твердым, хорошо знающим свои права и обязанности военачальником. Хотя Пушкин и называет его «упрямым» (Пушкин 1994 IX: 72), но, видимо, подразумевает под этой оценкой скорее положительную характеристику. Так, он расценивает как «слабость» (Пушкин 1994 IX: 73) уступки Бошняка купцам и майору Бутырину, которые заступились за предателей: уже изменившего Кобякова и впоследствии изменившего майора Салманова, соответственно.

Возможна и другая интерпретация этого эпитета — как отражающего точку зрения Державина, автора «язвительного» письма. В таком случае, показав, с одной стороны, разумную стойкость коменданта и, с другой, — Безрассудную настойчивость его противника², Пушкин переадресовал последнему собственное обвинение по принципу, который в другом месте назвал «сам съешь». Этот прием был, кстати говоря, весьма популярен в журналистике 20—30-х годов XIX века³.

Ниже Пушкин дважды называет Бошняка «храбрым»: при описании его вынужденного отступления с небольшим отрядом из Саратова⁴ и последующей защиты Царицына. При этом, по Пушкину, действия Бошняка сыграли решающую роль в деле успешной обороны этого города. Сравнить: «В сем городе, хорошо укрепленном, начальствовал полковник Цыплетев. С ним находился храбрый Бошняк. 21 августа Пугачев подступил с обыкновенной дерзостию. Отбитый с уроном, он удалился за восемь верст от крепости. <...> На другой день Пугачев подступил к городу со стороны Волги, и был опять отбит Бошняком»⁵ (Пушкин 1994 IX: 75).

Такая характеристика действий Бошняка очевидным образом работает на создание обозначенного контраста при изображении поведения Державина в подобных ситуациях. Если Бошняк, по Пушкину, не оставил своего отряда, несмотря на численный перевес противника, то Державин, как мы помним, спасая свою жизнь, проскакал мимо своих подчиненных. При столкновении с реальной угрозой Бошняк, в отличие от Державина, не бежит, но честно выполняет свой воинский долг⁶.

Далее. По Пушкину, Державин впервые оказывается в Саратове лишь 1 августа, то есть буквально за несколько дней до нашествия, и тут же требует от коменданта, причем не ясно, на каких основаниях, радикальных действий, явно для того неприемлемых, противоречащих прямому долгу военного градоначальника защищать весь город и церкви, в нем находящиеся. Далее Пушкин сообщает, что Державин угрожал коменданту арестом, призывал городской магистрат фактически к неповиновению властям. Причем, следует заметить, что в изображении Пушкина Державин является едва ли не единственным зачинщиком возникших беспорядков. В рапорте Бошняка имя Державина все-таки чаще фигурирует вкупе с именем Лодыжинского. На фоне логичного и обусловленного прямой необходимостью поведения коменданта, то есть официального лица, напрямую отвечающего за безопасность города, действия Державина, приезжего офицера без всяких полномочий, выглядят явно неадекватными, если не сказать — сумасбродными.

Таким образом, Пушкин, устранив из текста «Истории Пугачева» предысторию августовского противоборства Бошняка и Державина, а также указание на властные полномочия последнего, скрыл главную причину неадекватного поведения своего героя. Тем самым он поставил его в комическое положение.

Дополнительный комизм саратовским действиям Державина придает краткая предыстория, предпосланная Пушкиным вместо той, которой следовало бы ожидать, — об июльских договоренностях городского начальства по поводу оборонительных мероприятий. По своей временной протяженности эта предыстория охватывает почти весь период действий Державина в ходе пугачевской кампании, то есть с января 1774 года: «Он отряжен был (как мы уже видели)⁷ в село Малыковку, дабы оттуда пресечь дорогу Пугачева в случае побега его на Иргиз. Державин, известясь о сношениях Пугачева с киргиз-кайсаками, успел отрезать их от кочующих орд по рекам Узеням, и намеревался итти на освобождение Яицкого городка; но был предупрежден генералом Мансуровым» (Пушкин 1994 IX: 71—72).

Все эти формулировки деяний Державина во время пугачевщины объединяет один общий, и притом комический, мотив — «обманутых ожиданий». Державину, несмотря на все его усилия, видимо, не довелось еще, что называется, по-настоящему «понюхать пороху». Он не дождался Пугачева в Малыковке. Ему не удалось освободить Яицкий городок. Только успешные действия против киргиз-кайсаков, на первый взгляд, противоречат нашему наблюдению. Но это только на первый взгляд. На самом деле, данная формулировка довольно двусмысленна и обтекаема: на ее основании никак нельзя понять характер действий отряда, возглавляемого Державиным. Весьма вероятно, что оказалось достаточным одного его появления, чтобы киргиз-кайсаки оставили свои замыслы присоединиться к бунтовщикам.

Кроме того, как следует из всех письменных материалов, имеющих отношение к «Истории Пугачева» (в том числе из ее основного текста), киргиз-кайсаки никогда не были окончательно усмирены в течение всей пугачевщины⁸. Их набеги, по мнению одного из главных информаторов Пушкина академика П.И. Рычкова⁹, нельзя расценивать как результат союза с пугачевцами. Они происходили ежегодно и раньше, до начала мятежа¹⁰. Кроме Державина, в союз киргиз-кайсаков с пугачевцами серьезно верил только комендант Яицкого городка полковник И.Д. Симонов, к которому Пушкин относился иронически. По-видимому, в этом своем мнении он основывался на устном рассказе И.А. Крылова, который тот, в свою очередь, слышал от отца, активного участвовавшего в защите Яицкой крепости, о трусливом поведении коменданта в начале обороны¹¹. Рычков считает нужным опровергнуть донесение Симонова о якобы имевшей место поимке яицкими казаками в декабре 1773 года посланцев от Пугачева к киргиз-кайсакам с подметными письмами (Пушкин 1994 IX: 284). Он же пишет о легковерии Симонова (Пушкин 1994 IX: 274).

Дополнительный комизм формулировка из Восьмой главы приобретает при сопоставлении ее с формулировкой из главы Пятой: «Державин, начальствуя тремя фузелерными ротами, привел в повиновение раскольничьи селения, находящиеся на берегах Иргиза, и орды племен, кочующих между Яиком и Волгою» (Пушкин 1994 IX: 44). Если здесь Пушкин определенно говорит о воинских подвигах Державина, то в контексте Восьмой главы эта определенность снимается. Происходит это, мы думаем, вследствие того, что Пушкину перед изображением державинских действий в Саратове важно было показать воинскую неопытность своего героя, которая служила бы прекрасным контрастом к завышенной самооценке своих способностей.

В самом деле, как было сказано, в следующем эпизоде экспедиции в Петровск Пушкин показывает, как Державин, до сих пор столь героически настроенный, при виде врага бежит от него через Саратов в неизвестном направлении.

Итак, очевидно, что Пушкину было важно столкнуть своего героя, еще «не нюхавшего пороху», но весьма самонадеянного, с реальной угрозой для собственной жизни. И герой не выдерживает этого испытания.

В целом, принципы работы Пушкина с документами по саратовскому эпизоду показывают, что писателю было важно выделить, прежде всего, фигуру Державина и затем противопоставить ее контрастной фигуре Бошняка, чтобы тем ярче обозначить фундаментальные, типологические качества биографической личности поэта. Державин предстает беспокойным, нервным, честолюбивым борцом за «общественное благо», которое понимается им, однако, весьма субъективно, с идеалистических позиций. Его принципиальное нежелание стать на точку зрения другого, принять в расчет обычаи и нормы поведения данного социума, в частности, законы служебной иерархии, неминуемо приводит к конфликтным ситуациям. Другими словами, биографический Державин, по Пушкину, обладал вздорным, конфликтным характером. Его таинственное исчезновение, похожее на бегство (о бегстве, тем не менее, Пушкин прямо не говорит!), является лишь средством создания комической ситуации, долженствующей выразить авторское отношение к данному типу характера. Пушкин как бы ставит своего персонажа на то самое место «осмеянного» человека, на которое тот было поставил «без вины виноватого» коменданта.

Примечания

1. См. донесение Бошняка: «А 1 августа ст.<атский> сове.<тник> Лодыжинской и гв.<ардии> поруч.<ик> Державин потребовали меня в ту контору, и предложили укрепляться где было начато, а не вокруг всего города, как я того хотел. На что уже и прежде отвечал я, что не внутри жила должно укрепляться, но с переди <так!>...» (Пушкин 1994 IX: 674).

2. См. определение упрямства в словаре В.И. Даля: «Разумная стойкость не упрямство, а безрассудная настойчивость — упрямство» (Даль 2002 IV: 506).

3. См.: Шоу 1999: 235. См. также письма Пушкина к П.А. Вяземскому от 13 и 15 сентября 1825 года (Пушкин 1994 XIII: 225—226), а также его «Опыт отражения некоторых нелитературных обвинений» (1830) (Пушкин 1994 XI: 151—152).

4. «Храбрый Бошняк с этой горстью людей выступил из крепости и целые шесть часов сряду шел — пробиваясь сквозь бесчисленные толпы разбойников. Ночь прекратила сражение» (Пушкин 1994 IX: 73).

5. Акцентирование Пушкиным «героизма» в поведении Бошняка заметили Д.Л. Мордовцев и Д.Г. Анучин. По наблюдению этих исследователей, это акцентирование противоречит документам. Мордовцев приводит в этой связи устный рассказ некого Калмыкова, очевидца событий, умершего в 1825 году. Этот рассказ был записан саратовским старожилом Никитиным 2-м. Сравнить: «...воевода наш, видя дело свое совершенно потерянным, за полезное счел с своею свитою предаться бегству, а оставленное им войско соединилось с Пугачом. Тогда войско Пугача вломилось в город и начало грабить его без милосердия» (Мордовцев 1868а: 91). В этой связи, Мордовцев говорит о «пристрастном» изображении Пушкиным действий Бошняка, «которого везде выставляет героем». «Даже честь защиты Царицына, куда бежал Бошняк, он приписывает больше Бошняку, чем Цыплетеву» (Мордовцев 1868а: 91). Анучин также оспаривает изображение Пушкиным действий Бошняка в Царицыне. При этом он ссылается на рапорты Михельсона и царицынского коменданта И.Е. Цыплетева. Сравнить: «Говоря о защите Царицына, Михельсон честь его обороны прямо приписывает Цыплетеву. Пугачев, говорил он, "вчерашнего числа подступил к Царицыну, где было набрано с линии и Дону немалое число донских казаков, из коих некоторые делали долг свой, а многие передались в злодейскую толпу, однако храбростию здешнего коменданта, господина полковника Цыплетева, от городу был удержан с уроном". О Бошняке, которого Пушкин сделал защитником Царицына, не говорится ни слова ни Цыплетевым, распоряжавшимся защитой города и крепости, ни Михельсоном. Да и что мог сделать Бошняк со своими 35 солдатами? Без сомнения, он оставался в Царицыне частным человеком, а иначе Цыплетев непременно упомянул бы о нем, как упомянул о капитане Елчине и майоре Семанже, прибывших из Саратова с Ладыженским. Да сверх того, Бошняк был не того характера, чтобы самому не заявить о своих подвигах, а он этого не сделал» (Анучин 1869а: 649). Впрочем, Анучин ошибается в том, что Елчин и Семанж прибыли в Царицын вместе с Лодыжинским. Они входили в состав отряда Бошняка, и поэтому Пушкин вполне мог переадресовать их заслуги непосредственному начальнику (о решающей роли артиллеристов в обороне Царицына см. выше в связи с обсуждением образа капитана Ельчина в державинских «Записках»).

6. Данный аспект пушкинского противопоставления фигур Державина и Бошняка по признаку реальности совершенных деяний поразительно совпадает с оценкой действий Державина в эпоху пугачевщины, которую дал П.И. Панин в своем ордере от 12 октября 1774 года, написанном в качестве ответа на отчетный рапорт Державина от 5 октября. Сравнить: «В доказательство тому, что вы истинно желали положить и не щадить никак живота своего в службе Ея И. В-ва, вами восприятой противу врага Ея и всей Империи, будут служить только одни слова; а комендант саратовский имеет то, что он не покидал своего города, защищал его не токмо до самой последней крайности, но и при сущей измене и предательстве к злодею его подчиненных, с оставшими при нем самыми вернейшими и усерднейшими к Ея И.В. из оных рабами, прошел с ружьем в руках сквозь всю столь много ужасающую злодейскую толпу, в такую опять крепость, на которую злодей по примечанию устремлялся ж, а не туда, где б он безопасен был; почему и представляется мне, что гораздо легче сему коменданту пред военный суд явиться, если б обстоятельство того потребовало, нежели вам по изъявлению вами желания военного суда: ибо регулы военные, да и все прочие законы приемлют в настоящее доказательство и вероятность более существительные действия, нежели сокровенность человеческих сердец, изъявляемых словами» (Державин 1864 V: 252). Здесь же Панин отмечает и «иронию судьбы» в деятельности Державина: на деле произошло прямо противоположное его «красноречивым» утверждениям, — Пугачев так и не был пойман; места, которые он был призван оборонять, «похищены и разорены» (Державин 1864 V: 251). У нас нет никаких сведений по поводу знакомства Пушкина с данным ордером Панина. В материалах к «Истории Пугачева» он не приводится.

7. Напомним, что выражение «как мы уже видели» отсылает к началу пятой главы, где Державин появляется впервые в качестве действующего персонажа. Здесь речь идет о первых распоряжениях по армии вновь назначенного главнокомандующего А.И. Бибикова, прибывшего в Казань, где находился главный штаб, 25 декабря 1773 года (Пушкин 1994 IX: 38). Судя по ближайшему контексту этой главы, Державин был послан в Малыковку в январе 1774 года, правда, с качественно другим заданием. Об этом подробнее см. выше.

8. См.: донесение астраханского губернатора Кречетникова из Саратова от 17 декабря 1773 года (Пушкин 1994 IX: 633), царицынского коменданта от января 1774 года (Пушкин 1994 IX: 640), Троицкой дистанции бригадира Фейервара от 20 февраля 1774 года (Пушкин 1994 IX: 642), оренбургского губернатора Рейнсдорпа от 23 августа 1774 года (Пушкин 1994 IX: 673).

9. Его «Записки о Пугачевском бунте» были напечатаны Пушкиным в виде приложения к «Истории Пугачева».

10. «...а что киргизцы в разных местах причиняют воровства и грабительства, то сие от них, по их к тому склонности, ежегодно случается...» (Пушкин 1994 IX: 274). (Примечание Рычкова на рапорт яицкого коменданта «подполковника» (так в тексте) Симонова о набегах киргиз-кайсаков).

11. См.: Пушкин 1994 IX: 492.