Часть первая. Ключи от Званки

Название этого стихотворения — в державинской лирике одного из самых пространных (двести пятьдесят две строки, шестьдесят три строфы) — отличается особой, почти возвышенной и отчего-то странной лаконичностью. В нем всего три слова, но целых два предложения. Его невозможно склонять, потому что слова в нем стоят в разных падежах. Три «рабочих» названия не содержали в себе ни имени адресата, ни столкновения падежей. Поначалу Державин намеревался озаглавить свое творение документально просто: «Жизнь на Званке», затем добавил личное местоимение — «Жизнь моя на Званке», но вскоре стал склоняться к «Картине Жизни Званской». В словесную раму названия была заключена литературная программа — программа небольшой поэмы в описательном роде, задуманной Державиным, по свидетельству Жихарева, еще до отъезда из Петербурга. Программа, в данном случае, предшествовала поводу, традиционно упоминаемому всеми комментаторами, — дружескому визиту, который нанес поэту вскоре по приезде его на Званку Евгений Болховитинов, в 1804—1807 годах исправлявший обязанности новгородского викария.

В отличие от текстов, рассмотренных нами в предыдущих главах, «Жизнь Званская» неизменно привлекала к себе внимание исследователей. Ни об одном державинском произведении, созданном в «новом» XIX веке, не написано столько, сколько об этом: традиционно считалось, что «Жизнь Званская» — один из последних взлетов державинского гения — шедевр-исключение, лишь подтверждающий общее правило постепенного его угасания. Стихотворение об усадебном уединении, «Жизнь Званская» и сама стояла «особняком», как бы несколько на отшибе. Широкое распространение такого подхода привело к тому, что текст стихотворения зачастую оказывался вырванным из контекста — как из контекста творчества позднего Державина, так и из контекста современной ему культурной ситуации в России и Европе.

Контекстуализация ограничивалась обычно «Вечером» В.А. Жуковского (1806)¹. Время создания двух стихотворений, их кажущееся созвучие (основанное главным образом на соотнесенности обоих текстов с европейской предромантической традицией «вечерней поэзии»), а также общая строфика и метрика позволяли говорить о «Жизни Званской» как о поэтическом ответе Державина Жуковскому.

В нарочитой «аграмматичности», подчеркнутой неправильности этого стихотворения исследователи видели стилистический вызов, брошенный чрезмерной «чистоте» и «гладкости» поэтического слога Жуковского, не совместимых, по мнению Державина, с истинной поэзией (в загадочных строчках «Хоть мыслей нет больших, / Блестят и жучки в епанечках» прочитывалась едва завуалированная насмешка над носителем созвучной фамилии) (Серман 1968, 147—148; Фрайман 2004). Значимость этого ближайшего контекста-соседства «Жизни Званской» не вызывает сомнений, но ничуть не меньший интерес представляют и другие «ряды», в точке пересечения которых лежит державинское стихотворение. Среди подлежащих хотя бы частичному восстановлению контекстов «Жизни Званской» есть более и менее очевидные, синхронные и диахронические, поэтические и внелитературные.

Примечания

1. Ср., например: Западов 1965, 149—154; Серман 1967, 99—103.