«Умудренное зрение»

«Никогда живые цветы радуги не были столь прекрасны для моих взоров, как когда рука науки показала мне путь солнечных лучей, исходящих от запада...» — восклицает Экенсайд (Экенсайд 1788, 55)¹. «Но юному пастуху кажется не то, — вторит ему Томсон, — он смотрит с удивлением, как светлая очаровательная полоса приятно изгибается над озаренными полями, и бежит схватить сие падающее сияние. Но вдруг приходит в изумление, что играющая дуга удаляется от него и потом совсем исчезает» (Томсон 1803, 17).

«Понимающим ясны их речи, / А толпе нужны толкователи», — писал о своих стихах, обращенных к избранной аудитории, греческий поэт Пиндар, уроженец Фив, в V веке до н.э. В британском обществе начала восемнадцатого века, основные законы которого определила «славная революция» 1688 года, привычное сословное разделение было отчасти потеснено новым, внесоциальным: здесь явилось высшее сословие «зрячих» — «правильно видящих», «зрительно-образованных» людей.

В основе общего для Экенсайда и Томсона представления об «умудренном» зрении (sage-instructed Eye) лежит идея превосходства зрения над остальными человеческими чувствами. Берущая истоки в античности, в восемнадцатом веке в Англии эта идея превратилась в редкую по силе эмоцию, стала основой мировосприятия нескольких поколений просвещенных британцев.

Ни один разговор о зрении и зрелище в европейской культуре восемнадцатого века не может вестись без упоминания Джозефа Аддисона (1672—1719) — поэта и журналиста, парламентария и драматурга, популяризатора идей Локка и Ньютона — одного из самых ярких и талантливых людей своего талантливого и яркого времени.

[Аддисон и его «Удовольствия». Летом 1712 года Аддисон опубликовал в одиннадцати номерах издаваемого им журнала «Зритель» (Spectator) серию статей под общим названием «Pleasures of Imagination» (№ 411—421). Именно эти статьи, основанные на осмыслении и интерпретации некоторых положений «Опыта о человеческом разуме» Джона Локка, тридцать лет спустя вдохновили Экенсайда на написание поэмы об удовольствиях воображения².

В России хронология «Удовольствий» была «обратной»: статьи Аддисона были переведены в 1793 году, пять лет спустя после выхода в свет поэмы Экенсайда, и опубликованы тогда же в X—XII частях журнала «Чтение для вкуса, разума и чувствований» под общим названием «Удовольствия от воображения»³ (таким образом, при публикации русского перевода был сохранен, хотя бы отчасти, чрезвычайно важный для Аддисона принцип поступательного движения, постепенного знакомства читателя с текстом, — идея, положенная в основу публикации, развивающейся во времени, то останавливающейся «на самом интересном месте», то снова пускающейся в путь). Журнал «Чтение для вкуса, разума и чувствований» (приложение к «Московским ведомостям») издавался Н.И. Новиковым. Значительная часть авторов, публиковавшихся в нем, принадлежала к масонским кругам. Авторство перевода «Удовольствий» обозначено в журнале как Б..., Б, Б***. По предположению Ю.Д. Левина (Левин 1990, 86—87), перевод был сделан из учебной антологии В.С. Кряжева «Избранные сочинения из лучших английских писателей прозою и стихами, для упражнения в чтении и переводе» (М., 1792). Обращаясь к Аддисону после разговора об Экенсайде, мы следуем этой «обратной» хронологии знакомства с прозаическим и поэтическим вариантом трактатов о воображении в России⁴.

В статьях 1712 года, впервые собравших идеи и положения этики и эстетики Аддисона в единую систему, зрению было отведено место первостепенной важности. «Удовольствия» открывались следующим утверждением:

Зрение наше есть совершеннейшее и увеселительнейшее изо всех чувство. Оно наполняет душу обширным многоразличием понятий, обращается со своими предметами в величайшем расстоянии, и долее прочих продолжает действие, не утомляясь, и не пресыщаясь своим наследием <...> Зрение может почесться нежнейшим и пространнейшим родом осязания.

(Аддисон 1793, X, 484)

«Воображение» Аддисон понимает сугубо зрительно, как высшую степень визуального восприятия мира, «пространнейший род» зрения:

Сие-то чувство (зрение. — Т.С.) доставляет воображению его пищу, так что под удовольствиями воображения или фантазии (сии два слова буду употреблять я без разбору) я разумею здесь происходящие от видимых предметов, когда мы либо действительно их видим, либо возбуждаем в душе своей понятие об них картинами, статуями, описаниями, или другими сему подобными средствами (X, 486)⁵.

Принципиально важным оказывается разделение «удовольствий воображения» на первичные и вторичные (primary and secondary pleasures of imagination):

...я должен просить его (читателя. — Т.С.) не забывать, что под удовольствиями воображения разумею я только происходящие сначала от зрения, и что я разделяю их на два рода; ибо я намерен прежде всего предлагать о тех первоначальных удовольствиях воображения, которые происходят единственно от находящихся перед глазами нашими предметов, а потом о тех вторичных удовольствиях воображения, кои проистекают от понятий о видимых предметах, когда сии предметы не находятся действительно перед глазами, и приводятся только на память, или когда составляются приятные виды вещей отсутствующих, или мнимых (X, 487).

Различие между «первичными» и «вторичными» удовольствиями, восходящее к различию между миметическими и немиметическими искусствами, проводимому Аристотелем, делается еще более отчетливым в изложении Экенсайда: primary — «that we gain from the apprehension of nature» and secondary — «offered by the arts that imitate» («Вот что произвело подражательные искусства. Некоторые из сих искусств, как-то живопись и резьба, образуют прямо наружные явления зримые в природе: другие же, как-то музыка и стихотворство, их начертывают в нашем припамятовании общепринятыми знаками, разумеемыми ото всех» (Экенсайд 1788, iv—v)).

Но, пожалуй, наибольшее влияние на эстетику восемнадцатого столетия оказало сформулированное Аддисоном в «Удовольствиях» представление о «базовой» триаде «великое — новое — прекрасное» (great — novel — beautiful) , видоизменившей и дополнившей эстетическую оппозицию «великое — прекрасное» (great / beautiful), связанную с именем Шефтсбери (эта оппозиция, в свою очередь, пришла на смену традиционному противопоставлению прекрасного и уродливого (beautiful/ugly)) (Paulson 1996, 48—55)⁶. В предисловии к «Удовольствиям» Экенсайд писал:

Иосиф Аддисон, славный Английский стихотворец и муж глубокого учения, привел сии свойства под три главные вида, то-есть величественность, новость и красоту: к сим трем качествам можем мы отнести все то, что приятно воображению, сколько-бы оно между собою слитным не казалось.

(Экенсайд 1788, vi—vii)

Русский переводчик Аддисона интерпретировал «триаду» иначе:

Прежде всего я рассуждать буду о удовольствиях воображения, происходящих от действительного рассматривания и внешних предметов. Такие увеселения происходят все от обозрения того, что велико, необычайно, или прекрасно (1793, X, 492).

Экенсайд развивает мысль Аддисона:

Познай, что все, что Природа заключает в своих сокровищах, все, в чем искусство подражает ей, все прелести, которые воспламеняют воображение, люди разделили на три части, т.е. красоту, величественность и удивительность. Сии-то суть три Грации представляемые рукою Живописца и прославляемые гласом Стихотворца. — Се я зрю их возвышающимися над горизонтом (Экенсайд 1788, 11).

Таким образом, при неизменности «величественности» и «красоты» у обоих авторов, третий член триады называется то новым, то необычайным, то удивительным. Введенная Аддисоном и принципиально важная для его мировосприятия эстетическая категория «новизны» (новости, необычайности) (novel) ассоциировалась с такими человеческими качествами, как любопытство, тяга к знаниям и страсть к разнообразию. Естественной реакцией человека на проявление новизны Аддисон полагал приятное изумление, радость быть застигнутым врасплох чем-то воистину удивительным, доселе неизвестным — иными словами, весь комплекс эмоций, связанный с английским выражением agreeable surprise, поддающимся лишь частичному переводу (в русском языке XVIII века наиболее точным выражением этих эмоций служили старинные глаголы «чудиться» и «дивиться»). При всей внезапности первой реакции, «правильное», восприятие новизны, по Аддисону, предполагает определенную постепенность понимания. Возвышенное и величественное — потрясает раз и навсегда; любопытное, новое, странное — заставляет задуматься⁷. В качестве иллюстрации Аддисон приводит лучший, по его мнению, пример подобной встречи с удивительным открытием, позволяющим по-новому воспринимать окружающий мир:

Я здесь предположил, что мои читатели знают славное новейшее открытие, признанное теперь всеми испытателями природы, а именно, что свет и цветы, так как они представляются, в воображении суть только понятия в душе, а не свойства, в телах существующие. Как сия истина неоспоримо доказана новейшими Физиками, и есть прекраснейший предмет в сей науке, то читатель, желающий иметь подробное об оной сведение, может найти его в осьмой главе второй книги Локкова Опыта о человеческом разуме (X, 507).]

Основные положения теории чувственного восприятия, изложенные Аддисоном на страницах «Удовольствий», смешивались в сознании современников с оптическими открытиями Ньютона (Nicolson 1946). Аддисон не просто прославлял Ньютона, не просто знакомил британцев с его идеями: на страницах «Зрителя» ньютоновский метод — постепенное, опытное, разворачивающееся во времени постижение феноменов, неспешное исследование процессов, «подступы к пониманию» того или иного явления — оказывался метафорой нового, «дегеометризованного» отношения к жизни как таковой⁸. В его основе лежал отказ от любых постулатов и готовых схем в пользу собственных — прежде всего, зрительных — впечатлений: «стоит только открыть глаза, и зрелище представится» (Аддисон 1793, X, 488)⁹.

Русским отголоском этой тенденции явилось соседство заключительной части «Удовольствий» со знаменитой эпитафией Ньютону, принадлежащей перу Александра Поупа и неоднократно переведенной на русский язык, на страницах двенадцатой книжки «Чтений для вкуса...»¹⁰:

Сокрыт природы был во тьме закон и след:
Бог рек: Чтоб был Невтон! И бысть повсюду Свет!¹¹

Строки Поупа, расположенные непосредственно под заключительными словами Аддисона, как будто подводящие итог сказанному, превращались в своего рода motto ко всей физико-теологической традиции — традиции научного прославления Творца.

Третий стих Книги Бытия («И сказал Бог: да будет свет. И стал свет»), положенный Поупом в основу «Эпитафии», — классический пример «возвышенного», приводимый всеми его теоретиками от Псевдо-Лонгина до Берка.

Трактат «О возвышенном» (Περιὕπρσοσ) , принадлежащий неизвестному греческому ритору I века н.э. и в течение долгого времени приписываемый Лонгину, философу III века, казненному римлянами, — основополагающий текст всей европейской традиции возвышенного¹². В русском переводе трактата, выпущенном в свет Иваном Мартыновым в 1803 году (текст Псевдо-Лонгина был существенно расширен Мартыновым за счет пространных примечаний и примеров из русской поэзии), читаем:

Таким образом и законодатель иудейский, сей необыкновенный муж, получив достойное о могуществе Бога понятие, достойным образом изобразил оное в самом начале своих законов: «Рече Бог, говорит он. — Да будет свет и бысть свет».

(Лонгин 1803, 61)¹³

Глава «О высокости мыслей», откуда заимствованы эти строки, — одна из самых длинных во всем трактате Лонгина (седьмая во французском переводе Буало, девятая — в русском переводе Мартынова), посвящена различию «между высоким в чувствах и высоким в мыслях». Пример из Библии приводится автором в качестве примера «высокого в мыслях»¹⁴. Эстетическое восприятие Ньютона и ньютонианства в эпоху Просвещения колебалось между «возвышенным» и «новым» (странным, необычным — но объяснимым); где-то на пересечении двух этих категорий в последней трети столетия возникло синтетическое представление о «новом возвышенном», подробно говорить о котором предстоит в третьей главе этой книги, в связи со стихотворением «Евгению. Жизнь Званская».

Примечания

1. Не менее отчетливо выражена эта идея в следующих строках из второй песни «Удовольствий»: «О вы, которых светильник науки руководствует в мрачном лабиринте Природы! поведайте нам то чувствуемое вами чистейшее удовольствие, когда нечаянность доводит вас до проницания в какое-нибудь из ея таинств! когда на тверди вы зрите блистательные законы света; когда вы исчисляете центральные силы дающие годовое движение висящим планетам; когда вы рассматриваете вздымания морей, яко приятнейшие плоды изгоняемые землею из своего недра; когда вы рассуждаете об источниках жизни и чувствования, или когда от вещей помышляете о премудрости Всемогущего Строителя» (Экенсайд 1788, 56—57) («Or shall we touch that kind access of joy, / That springs to each fair object, while we trace / Thro'all its fabric, wisdom's artful aim / Disposing every part, and gaining still / By means proportion'd her benignant end? Speak, ye, the pure delight, whose favour'd steps / The lamp of science thro' the jealous maze / Of nature guides, when haply you reveal / Her secret honours: whether in the sky, / The beauteous laws of light, the central pow'rs / That wheel their planets round their various year; / Whether in wonders of the rowling deep, / Or the rich fruits of all-sustaining earth, / Or fine-adjusted springs of life and sense, / Ye scan the counsels of their author's hand» (2.121—35)).

2. О восприятии Локка Аддисоном и Экенсайдом см.: Mahoney 1966.

3. В отличие от текстов английских оригиналов, носящих совершенно идентичные названия («Pleasures of Imagination»), названия русских переводов несколько отличаются друг от друга. Это различие косвенным образом связано с историей самого понятия воображения и его «расщеплением» на способности и плоды (мысли, идеи и индивидуальные образы), восходящим еще к эпохе Возрождения, но особенно развитым в восемнадцатом веке. Об истории понятия воображения см. одноименную статью Жана Старобинского: Старобинский 2002, 76 ff.

4. «Удовольствия» были отнюдь не единственным произведением Аддисона, переведенным на русский язык. Для многих авторов рубежа веков Аддисон сохранял свой статус «образцового сочинителя». С.С. Бобров не только упоминал «тонкую кисть» и «силу» Аддисона во вступлении к «Тавриде-Херсониде», но неоднократно переводил его статьи и поэмы. Особенно часто он обращался к наследию Аддисона в 1805—1806 годах; пять переводов были опубликованы на страницах журналов «Северный Вестник» и «Лицей», издававшихся Иваном Мартыновым в 1804—1805-м и 1806 годах соответственно. По мнению В.Л. Коровина, публикатора неизвестных произведений Боброва и исследователя его творчества, увлечение Аддисоном в середине 1800-х было спровоцировано именно общением с Мартыновым, которому английский просветитель импонировал своими умеренно-просветительскими взглядами (Коровин 2004, 82). В первой части «Лицея» за 1806 год был опубликован принадлежащий перу Боброва перевод «Краткой Истории великих английских поэтов, писанной Аддисоном к г. Захеверелю (Ч. I, кн. 2. С. 16—25). Любопытно, что переведенное тогда же, но оставшееся неопубликованным «Письмо из Италии к лорду Галифаксу» сохранилось среди бумаг Державина (Коровин 2004, 83). Оживление интереса к наследию Аддисона в России 1805—1806 годов, внимание к нему Мартынова и Боброва, занимавших «промежуточную» позицию по отношению к «архаистам» и «новаторам», — все эти факты позволяют предположить знакомство Державина с большинством переведенных на русский язык произведений Аддисона, в том числе и с «Удовольствиями от способностей воображения». О восприятии Аддисона и его «Удовольствий» в России см. также: Кочеткова 1994, 92—93.

5. В подготовительных статьях к «Удовольствиям» Аддисон постоянно обращается к метафоре «жизни-театра», «жизни-зрелища» и рассуждает о понятии «зрительства» (spectatoring), в том числе совместного, и его социальной функции.

6. Именно на триаду в формулировке Аддисона опирался Хогарт в своем «Анализе красоты» (Analysis of Beauty (1753)), по праву считающемся одним из первых проявлений формализма в эстетической сфере.

7. Вспомним — уже в третий раз — слова, сказанные Экенсай-дом о радуге: «Никогда живые цветы радуги не были столь прекрасны для моих взоров, как когда рука науки показала мне путь солнечных лучей исходящих от запада...» (Экенсайд 1788, 55).

8. Идея дегеометризации культурного пространства в эпоху Просвещения была положена в основу замечательной работы французской исследовательницы Ивон Белаваль (Beiaval 1952).

9. («То enjoy the Pleasures of Imagination is but opening the Eye, and the Scene enters» (№ 411, 3: 537—538)). Ср. призывы Уильяма Хогарта, на которого эстетика Аддисона оказала огромное влияние, «смотреть на мир своими собственными глазами, а не закупоренным взором джентльмена» («see with our own eyes, not with the occluded eyes of "gentleman"» (цит. по: Paulson 1996, 54).

10. Попиевы стихи Невтону [переводчик не указан] // Чтение для вкуса, разума и чувствований, 1793, XII, 227.

11. «Nature, and Nature's Laws lay hid in Night: / God said, Let Newton be! And All was Light» («Epitaph. Intended for Sir Isaak Newton, In Westminster Abbey» (1727)) (Pope 1963, 808). Об отождествлении Ньютона с Творцом в неоплатонической поэзии см.: Ямпольский 2000, 49—51; о взаимопроникновении библейской и ньютоновской космологии см.: Copenhaver 1980.

12. «Этот текст, вновь открытый в эпоху Ренессанса, затем переведенный Буало и снабженный его предисловием в 1674 году, играет уникальную роль в том интеллектуальном движении, которое от спора о древних и новых («Размышления о Лонгине» Буало выходят в 1693 году), через английскую философию (Шефтсбери, Хатчесон), привело в конце концов к возникновению эстетики, основанной Баумгартеном в 1750 г. <...> Вся традиция возвышенного есть развернутый комментарий к Лонгину» (Лаку-Лабарт 2009, 12, 14). О понятии «возвышенного» и его перипетиях см. также остальные материалы блока «Историческая прагматика возвышенного», опубликованного в 95-м номере журнала «Новое Литературное Обозрение» за 2009 год.

13. Мартынов делает к этому месту следующее примечание: «Все достоинство Моисеевых слов состоит в том, что они скорость, с каковою создан свет, выражают столько, сколько можно выразить человеческому слову» (Лонгин 1803, 61).

14. «Присвоение» библейских коннотаций имени Ньютона, доказавшего, что свет есть цвет, возвышало и цвет как таковой. Ср. иронические строки Уильяма Блейка из стихотворения «К венецианским художникам» (To Venetian Artists: «That God is colouring Newton does show, / And the Devil is a black outline, all of us know»). О восприятии Ньютона Блейком см.: Cage 1999, 144—153.