Новая наука

«Новая наука» (New Science) восемнадцатого века, противопоставившая себя аксиоматике предшествующего столетия, была наукой экспериментальной, эмпирической и наследовала прежде всего исследовательским методам Роберта Бойля и Исаака Ньютона¹. В отличие от геометрии и механики, ни в химии, ни в физике, ни в биологии (приобретшей статус самостоятельной науки лишь к началу 1800-х годов) результат не мог быть достигнут с помощью логических операций с исходным набором постулатов и аксиом, но лишь на основе длительных наблюдений за процессами, разворачивающимися во времени. В одном из писем, адресованных Ньютоном своему оппоненту, убежденному картезианцу Игнатию Гастону Пардису, великий англичанин писал:

Мне кажется, что наилучший и самый верный метод в философии — сначала тщательно исследовать свойства вещей и установить эти свойства опытами и затем уже постепенно переходить к гипотезам для объяснения их. Ибо гипотезы полезны только для объяснения свойств вещей, а не для определения их, по крайней мере, поскольку свойства могут быть установлены опытами. Если гипотезы могут устанавливать (test) истинность и реальность вещей, то я не понимаю, как может быть что-нибудь достоверным в науке...

(Ньютон 1927, 331)

Обмен письмами между Ньютоном и Пардисом был публичным и происходил в 1672 году на страницах «Философских трудов» (Philosophical transactions), журнала Королевского научного общества. В чем хотел убедить английский физик — французского (а вместе с ним и достаточно широкую читательскую аудиторию)? Конечно, вовсе отказаться от законов и теорем Ньютон не предлагал, но настаивал на поиске тех гипотез, которые объясняли бы существующий мир, а не создавали мир гипотетический, умозрительный. По мнению Ньютона, цель, стоящая перед ученым (которого он все еще называет философом), заключается не в выведении теорем из заданного набора аксиом, не в следовании логическим законам, едва соотнесенным с действительностью, но в построении такой системы, которая бы отвечала знанию, приобретенному с опытом. Автору «Математических начал натуральной философии» представлялось необходимым нащупать в науке то «означаемое», которое соответствовало бы «означающим», окружающим человека в природе. В подобной эпистемологической конструкции опыт не отменял гипотезы, но менялся с ней местами. На смену заранее заданной системе приходила история²; место репрезентации занимал эксперимент.

Недаром Роберт Бойль, которого узы дружбы связывали не только с Ньютоном, но и с Джоном Локком, поручил последнему создание «истории погоды», которая должна была войти в подготавливаемую им «Общую историю воздуха» (1692). В обязанности Локка, медика по образованию, входило ежедневно снимать показания барометра, следить за направлением ветра, описывать малейшие изменения небесных оттенков (для этого он составил специальную палитру прилагательных, фиксирующих едва заметные, «акварельные» тона небосклона). Атмосферные явления не выводятся из заранее заданных формул, газы не принимают четких очертаний. Метеорология — область знания, восходящая к античности и имеющая объектом своего изучения изменчивость и обратимость, — пользовалась в восемнадцатом веке особой популярностью.

В первые годы девятнадцатого века, как и во времена Бойля и Ньютона, новейшие физические открытия продолжали публиковаться и обсуждаться на страницах философских журналов. Так, в 1802 году известный журнал «Тиллокс» (Tilloch's Philosophical Magasine), издаваемый лондонским «Аскезианским обществом», сделал достоянием общественности первый набросок «Опыта об изменениях Облаков» Люка Говарда, впоследствии снискавшего славу «отца английской метеорологии»³. Спустя несколько месяцев сочинение Говарда было одобрено Британской Академией наук и вышло отдельным изданием (Howard 1803). Стройная и чрезвычайно подробная классификация облаков, предложенная в «Опыте», и по сей день используется учеными⁴. Изложение своей «теории испарения» Говард начинал с формулировки основного тезиса, которому впоследствии дал не только естественно-научное, но и философское, и моралистическое толкование: «Облако может возникнуть, разрастись до максимальных размеров, а затем уменьшиться и исчезнуть вовсе» («Cloud may be formed, increase to its greatest extent, and finally decrease and disappear» (Howard 1803, 4))⁵.

Популяризации «Опыта» немало способствовали английские романтики и Гете, для которого, как уже отмечалось, метеорология была не только областью научного интереса, но и важнейшим источником метафор и сравнений (Bachelard 1943, 249—250; Damisch 1972, 267—270; Thornes 1984). «Атмосферные явления, — писал Гете, — не могут быть чуждыми взгляду ни поэта, ни художника (Гете 2001, 101)⁶. Гете состоял с Говардом в многолетней переписке, под его влиянием — как когда-то Локк под влиянием Бойля — вел журнал ежедневных наблюдений за погодой, создал небольшой трактат «Формы облаков по Говарду» (Wolkengestalt nach Howard), в котором пытался уточнить терминологию британского метеоролога и дополнить предложенную им классификацию новыми разновидностями облаков, а также посвятил ему несколько стихотворений⁷.

Примечания

1. О влиянии «новой науки» и эпистемологии Бойля и Ньютона на мировоззрение людей XVIII века, а также о взаимодействии науки, литературы и эстетики в эту эпоху см. замечательные работы французского исследователя Мишеля Баридона (Baridon 1999; Baridon 2005). О химии и литературе см.: Chaouli 2002.

2. Младший современник Ньютона, Генри Филдинг (1707—1754), один из основоположников европейского романа, так завершал одну из многочисленных глав своего самого известного произведения — «Истории Тома Джонса, найденыша» (XII, VIII): «Но дело было именно так, и я обязан рассказывать то, что было; а если какому-нибудь читателю тот или иной факт покажется неестественным, я ничего не могу поделать; должен напомнить таким читателям, что я пишу не теоретическое сочинение, а историю и не обязан согласовывать каждый факт с принятыми понятиями об истине и естественности» (Филдинг 2008, 412). Русский перевод не передает ключевого противопоставления, заключенного в этих строках: «But so matters fell out, and so I must relate them; and if any reader is shocked at their appearing unnatural, I cannot help it. I must remind such persons, that I am not writing a system, but a history, and I am not obliged to reconcile every matter to the received notions concerning truth and nature» (курсив мой. — Т.С.; (Fielding 1831, II, 125)).

3. Как и биология, самостоятельный научный статус метеорология приобрела к началу XIX века. К Говарду слава пришла после выхода в свет в 1818 году первого тома его обширного трактата «Лондонский климат» (Говард пытался проследить историю лондонского климата за несколько веков и, на основе накопленных данных, предсказать возможное его развитие. Историческое измерение здесь так же не случайно, как и в «истории воздуха», над которой трудился Ричард Бойль в конце XVII века).

4. Разработанная Говардом терминология была положена в основу классификации, принятой Всемирной метеорологической организацией и опубликованной в 1956 году в виде «Международного Атласа Облаков» (Fiero 1991).

5. В своей книге «Наблюдатель» М.Б. Ямпольский специально останавливается на восприятии облаков европейской культурой: «Облака традиционно понимались как место манифестации видений, как бесконечный изменчивый текст, в котором безостановочно проступает трансформирующаяся картинка, по существу аналогичная потоку образов, проходящих в душе наблюдателя» (Ямпольский 2000, 66).

6. В одном из писем к своему другу, композитору Карлу-Фридриху Зельтеру, Гете писал: «Подобно тому, как в свое время я уделил, может быть, даже слишком много внимания геологии, теперь я набросился на явления атмосферы. Даже если это просто помогло бы мне понять, как человек думает и как может думать, этого уже самого по себе было бы достаточно» (цит. по: Damisch 1972, 269).

7. Самое известное из них — Howards Ehrengedechtnis (1817) — герменевтическая интерпретация системы Говарда, которая в то же время служит целям мнемоническим: каждая из строф, следующих за тремя строфами вступления, посвящена одному из четырех основных типов облаков — Слоистым (Stratus), Кучевым (Cumulus), Перистым (Cirrus) и Дождевым (Nimbus). В стихотворении, которое начинается обращением к Камарупе — индийскому богу форм и превращений, — Гете воспевает присущий Говарду удивительный дар «определять неопределенное и называть ускользающее»: «Вот сила образа нас смело мчит / И беспредельному предел творит: / Здесь лев грозит, там заклубился слон, / Верблюжья шея стала как дракон <...>. Его же, Говарда, разумный взгляд / Науке новой дал чудесный вклад: / Неясное, не знавшее препон, / Схватив впервые, крепко держит он. / Определилось все, пределы есть, / Все названо. Тебе да будет честь! / Встал облак, сжался, разбрелся, падет, — / Тебе от мира память и почет» ([Пер. Д. Недовича] Гете 2001, 78—79). О переписке и дружбе Гете и Говарда см.: Robinson 1891; Scott 1976, 26—28; о восприятии естественнонаучных интересов Гете в России см.: Фельдман 2001.