|
На правах рекламы: • Робота в інтернеті — мрія багатьох, забудьте пропозиції халяви, а з тим як заробити.. . Як заробити без вкладань. Копірайтинг, платні опитування, заробити на сайтіі та інше. Заработать в кризис. |
Глава VI. Наследники «Ветхой лиры»1Влияние Державина на творчество современных ему русских поэтов было необычайно значительным. Его открытия и находки сразу же становились общим достоянием. В той или иной степени каждый из русских поэтов конца XVIII века, первых десятилетий XIX столетия опирался на достижения Державина и с ними соотносил свое творчество. Достаточно напомнить, что во времена Белинского Державин еще был живой поэтической фигурой. Поэтому критик должен был разбирать творческие достижения Державина как реальный факт современности. Литературный процесс в России развивался чрезвычайно быстро, Пушкин выступил в печати еще при жизни Державина, сразу же четко установил свое к нему отношение и, приняв сделанное им, устремился вперед. Для некоторых современных Державину поэтов творчество его служило постоянным образцом, которому они подражали. Таков, например, А.И. Клушин (1763—1804), соратник молодого Крылова по изданию журналов «Зритель» и «Санкт-Петербургский Меркурий». Значительным было влияние Державина на поэзию молодого Крылова. Г.А. Гуковский показал, насколько краски пейзажей Крылова близки державинским, как восходит к Державину стилистическая основа некоторых его стихотворений. По поводу одного из них («Уединение») Г.А. Гуковский писал: «Не говоря об отдельных мотивах и стилистических ходах... — весь образ природы, манера давать тему через конкретные штрихи, яркие, цветистые, блестящие детали вещного характера, развертывание обширного сравнения, обрастающего самостоятельной конкретной образностью (строфа 7), все это — чисто державинское... Но Крылов на основе державинского реалистического и проповеднического искусства построил произведение, выходящее за пределы мировоззрения державинского искусства, смыкающееся с радищевской литературной позицией, также, впрочем, зависящей от реформы поэзии, произведенной Державиным»1. Комментируя стихотворение Крылова «К другу моему А.И. К.» и считая его «одним из самых ранних дружеских посланий в русской поэзии», Г.А. Гуковский отметил, что послание Крылова явственно зависит и от примера Державина, подготовлявшего своей автобиографической и философской лирикой появление в русской литературе дружеского послания. В послании Крылова слышатся кое-где отзвуки державинской поэзии. Так, стих 246 и сл. напоминают строфу пятую оды «Фелица» и т. д.2. К сказанному следует добавить, что и в своих подражаниях псалмам Крылов иногда воспринимал славянский текст через переложения Державина. Таково, например, «Подражание псалму XCIII»: Несись на вихрях мщений, царь! Эти строки развивают и дополняют переложение Державиным 81-го псалма — «Властителям и судиям», они очень похожи и по интонации. Так осваивалась поэзия Державина литераторами прогрессивной разночинной интеллигенции Крыловым и Клушиным. Иначе относился к Державину принципиальный противник группы «Зрителя» Карамзин, виднейший представитель дворянского сентиментализма. Он очень уважительно отзывался о Державине в извещении об издании своего «Московского журнала», просил его стихов и печатал их, но не принимал его как поэта. Державин был слишком велик, его огромная жизненная сила была бы не по плечу автору «Меланхолии». Вероятно, он казался Карамзину устаревшим, грубым, чересчур пестрым, неприятным для тонкого вкуса. Впрочем, сам Державин, вообще говоря ценивший Карамзина, не без едкости определил направление его литературной деятельности в надписи «К портрету Н.М. Карамзина»: Любезных Прелестей любезный обожатель Не только в девяностые годы XVIII столетия, но и в первые десятилетия XIX века Державин вовсе не казался сошедшей со сцены фигурой. Это был наиболее чтимый и уважаемый поэт. Выход в свет в 1808 году собрания его сочинений явился фактором первостепенной важности. Литературная критика в ту пору в России только еще зарождалась, решались высказывать суждения о прочитанных книгах лишь немногие литераторы, но даже наиболее смелые из них, как А. Беницкий и Н. Никольский, на этот раз приняли позу благоговейного уважения. В выпускавшемся ими журнале «Цветник» в связи с выходом сочинений Державина появилась следующая заметка: «Извещая о появлении в свет творений певца Фелицы, разделяем удовольствие читающей публики и по некоторым причинам ограничиваем себя только одним этим известием. Что значит похвала наша для того, чья слава ведома всей России? Рассмотрение же наше было бы сделано слишком рано, ибо есть книги, кои судить имеет право одно потомство — в число таких книг принадлежат сочинения Державина»4. Авторитет Державина был настолько велик, что казалось невозможным высказывать о нем критические мнения — судить разрешалось только «потомству». Узнав о выходе в свет сочинений Державина, Батюшков из своей деревни в Новгородской губернии просит Н.И. Гнедича прислать ему «ради бога» эти книги5. Он немедленно принимается за чтение и через несколько дней пишет Гнедичу: «Недавно читал Державина: «Описание потемкинского праздника». Тишина, безмолвие ночи, сильное устремление мыслей, пораженное воображение, все это произвело чудесное действие. Я вдруг увидел перед собой людей, толпу людей, свечки, апельсины, бриллианты, царицу, Потемкина, рыб и бог знает, чего не увидел: так был поражен мною прочитанным... Это описание сильно врезалось в мою память. Какие стихи! Прочитай, прочитай, бога ради, со вниманием: ничем, никогда я так поражен не был!»6 Поэтическую мысль Батюшкова поражали картины, созданные Державиным. Для других его современников стихи Державина служили собранием характеристик известных людей, живой историей последних десятилетий и помогали удачным способом выразить свои мысли. Суждения приобретали характер общественного мнения, к ним обращались для того, чтобы подкрепить собственную точку зрения. В этом смысле показательно цитирование Державина, к которому так часто прибегает автор известных «Записок современника» С.П. Жихарев, когда рассказывает о своих встречах с различными людьми7. Таким образом, имя Державина в начале XIX века было не только символом русской поэзии, — нет, Державин существовал в памяти людей, служил примером для подражания в кругах литературной молодежи и просто был читаемым поэтом. В литературно-общественной жизни 1800—1810-х годов Державин занимал виднейшее место. Он являлся одним из руководителей «Беседы любителей российского слова», и в его петербургском доме на Фонтанке не раз происходили заседания этого литературного общества; на поклон к Державину шли молодые поэты, он слушал их стихи, и, как патриарх, одобрял литературные опыты молодежи. Но с изумительной прозорливостью он отметил юношу Пушкина, которому предрек славное будущее. Заметно державинское влияние в стихах молодого Жуковского. В оде «Благоденствие России», помещенной в приложении к сборнику «Речь, разговор и стихи, читанные в публичном акте, бывшем в благородном университетском пансионе декабря 19 дня 1797 года», Жуковский пользуется терминологией и образами Державина, когда перечисляет обязанности царя и рисует фигуры людей, ищущих милостей монарха: Вельможа в золотой одежде, Только в отличие от известной картины, изображенной Державиным в оде «Вельможа», эти герои и вдовы получают якобы полное удовлетворение своих нужд с высоты престола. Жуковский повторяет отдельные формулы Державина: бог ...все содержит, устрояет, Он перенимает и охотно включает в свои стихи характерно построенные сложносочиненные предложения, означающие действие и его результат, которыми иногда пользовался Державин, например: Избрал, — и падши на колени... Жуковский пишет: Рекла — и перстом указует... Но в отличие от Державина Жуковский совсем не касается сатирических струн. Обо всем он пишет без улыбки. Гораздо более органичны, хотя и менее заметны, связи поэзии Державина с творчеством другого крупнейшего поэта пред-пушкинской поры — К.Н. Батюшкова. «Как Державин» он не писал и не пытался писать никогда. Поэзии Батюшкова чужды гражданские мотивы, столь свойственные творчеству Державина, далек он и от сатирических обличений автора «Вельможи». Батюшкову ближе анакреонтическая лирика Державина, и в ней он находил близкие темы и образы, хотя разрабатывал их затем в своей оригинальной, ничуть не похожей на державинскую манере. Гораздо ближе Батюшкову традиции русской «легкой поэзии», представленной в творчестве М.Н. Муравьева, Ю.А. Нелединского-Мелецкого, и русский преромантизм. Однако и он благоговел перед Державиным и почитал стихи его образцовыми, хотя сам писал совсем иначе. В стихотворении «Мои пенаты» (1811) в числе изображенных поэтов вслед за Ломоносовым — «парнасским исполином» — Батюшков называет Державина: В толпе и муз и граций, Эти две стороны творчества Державина — героическую и «чувствительную» — Батюшков постоянно имеет в виду в отличие от Пушкина, который уже в своем «Городке» (1814) поставит Державина только рядом с Горацием и о Пиндаре не помянет. 2Декабристская критика высоко оценила Державина. А.А. Бестужев-Марлинский в своей статье «Взгляд на старую и новую словестность в России» (1823) писал о нем: «К славе народа и века явился Державин, поэт вдохновенный, неподражаемый, и отважно ринулся на высоты, ни прежде, ни после него недосягаемые. Лирик-философ, он нашел искусство с улыбкой говорить царям истину, открыл тайну возвышать души, пленять сердца и увлекать их то порывами чувств, то смелостью выражений, то великолепием описаний. Его слог неуловим, как молния, роскошен, как природа. Но часто восторг его упреждал в полете правила языка, и с красотами вырывались ошибки»10. Ранние опыты Рылеева, тетрадь 1817—1819 годов хранят следы знакомства с поэзией Державина. Его влияние не ограничивалось только образцами «легкой поэзии» анакреонтической лирики. Нет, Рылеев ценил и сатирическое направление в творчестве Державина, его гражданский характер и соотносил с ним свои литературные выступления в обличительном жанре. Стихи Державина пользовались большим вниманием поэтов-декабристов. Отзвуки державинской лиры слышатся, например, в поэзии В.Ф. Раевского. Отдельные ноты протеста в ней значительно усилены, пафос гражданского обличения неизмеримо возрос по сравнению с Державиным, принял иное качество. Раевский говорит о злодействах, учиняемых помещиками над крестьянами, о чем никогда не писал Державин, хотя фактами и располагал, однако на созданную Державиным традицию он опирался. Отвечая на вопросы комиссии военного суда при Литовском корпусе в феврале 1827 года по поводу этих строк, Раевский пояснил, что они были написаны «в минуту мечтаний» и относятся «не к лицам, а к воображению». При этом он ссылался на литературные примеры, говоря, что «у Державина в разных местах «Вельможи», «Властителям и судиям», «Счастью» и многих знаменитых писателей находятся места гораздо сильнее, но как скоро ни лица, не названы, ни время, то и цензура не удержала бы таковых выражений; у Державина, не помню, какая ода, начинается: Доколь владычество и славу Здесь «доколь будет» относилось как бы к настоящему. Но стихи сии, как и тысячи сильнейших, видел я в печати, не только писанные для самого себя»11. К Рылееву и Державину как автору «Властителям и судиям» восходят строки из стихотворения Александра Шишкова (2-го) «К Метеллию» (1815—1824): Закона глас молчит! Под сень его злодей Именно Рылеев первым заговорил о Державине как о поэте-гражданине и отвел ему почетное место в своих «Думах». В предисловии к «Думам» Рылеев цитирует слова польского поэта Ю.У. Немцевича о цели его «Исторических песен»: «Напоминать юношеству о подвигах предков, знакомить его со светлейшими эпохами народной истории, сдружить любовь к отечеству с первыми впечатлениями памяти — вот верный способ для привития народу сильной привязанности к родине...»13. И в цикле «Дум», наряду с фигурами патриотов и граждан Дмитрия Донского, Богдана Хмельницкого, Ермака, Волынского, поэт посвящает отдельное произведение Державину. Высокая оценка выдающимся революционным деятелем Рылеевым гражданских заслуг Державина чрезвычайно характерна. Мы знаем, что сам Державин придавал большое значение своей административной работе и выступал против несправедливостей, в защиту правды и закона. Знаем мы также, что борьба против отдельных злоупотреблений не могла облегчить положения общества и имела, в сущности, ничтожные размеры. Но для самого Державина эта сторона его деятельности представлялась едва ли не наиболее важной. Он видел себя гонимым за правду, спасителем несчастных, смелым борцом с незаконными действиями царей и вельмож. Таким он вошел в сознание Рылеева и его друзей-декабристов. На примере Державина Рылеев хотел «славить подвиги добродетельных и славных предков». В пантеоне выдающихся русских людей, все отдававших для блага родины, Рылеев отводит Державину одно из самых почетных мест. Дума «Державин», созданная Рылеевым в 1822 году, посвящена Н.И. Гнедичу, также поэту-гражданину в восприятии декабристов. Примечательно, что Рылеев не сам излагает характеристику и оценку Державина, а вкладывает их в уста певца, подчеркивая тем самым принадлежность такой оценки молодому поколению общественных деятелей в целом. Не отдельные лица, а безыменный представитель русской молодежи с огромным уважением относится к великому согражданину Державину, выражая таким образом как бы установившуюся точку зрения. Не певец Фелицы, не придворный поэт, каким часто изображался Державин в последующее время, но смелый правдолюбец, гроза и бич земных владык представляется певцу, размышляющему над гробницей великого поэта: Он пел и славил Русь святую! Поэт, владеющий умами и чувствами людей, устремляющий их на подвиги во имя счастья отчизны, — таков Державин в изображении поэта-декабриста. Он может смело ожидать суда грядущих поколений, ничто не сокрушит благодарной памяти о нем. Все, что желает себе молодой певец, к чему может стремиться истинный поэт-гражданин, определено в заключительной строфе стихотворения: О, пусть не буду в гимнах я, «Седая древность», обращение к истории, изображение примеров и образцов служения родине в историческом прошлом России, свойственные Державину, составляли краеугольный камень эстетической теории декабристов. Гражданские подвиги предков должны были вдохновить современную молодежь на борьбу с монархическим режимом, с ужасами крепостничества и аракчеевщины. Большое значение имела поэзия Державина в жизни и творчестве В.К. Кюхельбекера. Еще в лицее, на год раньше Пушкина, в январе 1814 года, на экзамене Кюхельбекер читал перед Державиным свою оду «Из туч сверкнул зубчатый пламень», в которой весьма заметен подражательный характер. Свои мысли о Державине записывает Кюхельбекер двадцатью годами позднее, в 1834—1835 годах, находясь в сибирской ссылке. Восторженное, любовное отношение к Державину он сохранял в течение всей жизни, сочетая его с любовью к Пушкину и интересом к новинкам современной поэзии. В одной из своих статей 1825 года Кюхельбекер прямо заявляет о том, что Державин первый русский гений, лирик, «которого одного мы смело можем противопоставить лирическим поэтам всех времен и народов»14. Он называет имя Державина в ряду имен Эсхила, Данте, Мильтона, Шиллера, Байрона, выдвигая русского поэта в число величайших представителей литературы всех времен и народов15. Более того, он решался сопоставлять Державина с Гомером: Вот Гомер! Кто деду равен? Резко противореча Пушкину, весьма критически отозвавшемуся о жанре оды, Кюхельбекер придает оде главенствующее значение. В своей статье «О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие», напечатанной в альманахе «Мнемозина», он сожалеет о том, что славное поколение русских лириков — Ломоносов, Петров, Державин, Дмитриев и другие — почти не имело преемников: «Элегия и послание у нас вытеснили оду»17. Кюхельбекер высказывается за возрождение оды и выступает против романтической поэзии, высмеивая русских романтиков во главе с Жуковским. Нельзя было менять оду на элегию. «Ода, увлекаясь предметами высокими, передавая векам подвиги героев и славу отечества, воспаряя к престолу неизреченного и пророчествуя перед благоговеющим народом, парит, гремит, блещет, порабощает слух и душу читателя. Сверх того, в оде поэт бескорыстен: он не ничтожным событиям собственной жизни радуется, не об них сетует; он вещает правду и суд промысла, торжествует о величии родимого края, мещет перуны в сопостатов, блажит праведника, клянет изверга»18. Примеры таких од Кюхельбекер находил в поэзии Державина. Он велик потому, что воспевал подвиги своего народа и его лучших сынов, слава Державина никогда не померкнет: Но ты — единственный философ, О стихах Державина Кюхельбекер говорит восторженно: «...Потом роскошествовал за третьего частью нашего старика. Какой богатый мир картин и чувства! Нет сомнения, что дедушка Державин и у нас на Руси первый поэт и, кажется, долго еще останется первым... Признаюсь искренно, что гораздо более люблю Державина, гораздо более удивляюсь ему в его безделках, нежели в больших одах, однако начало его оды «Кровавая луна блистала» истинно чудно»20. Стихи Державина привлекали Кюхельбекера как поэта, он анализировал их метрический строй, строфику и иногда пробовал по-новому решать задачи, найденные им в поэзии Державина. «Наконец, бившись три дня, я переупрямил упорную державинскую строфу, которая особенно трудна по расположению рифм и по краткости стихов; не знаю, какова пьеса, только знаю, что она обошлась мне не дешево»21. Кюхельбекер имеет в виду стихотворение Державина «На кончину вел. кн. Ольги Павловны», написанное двухстопным дактилем, девятистрочной строкой: Ночь лишь седьмую В своем стихотворении «Росинка» Кюхельбекер «переупрямил» Державина так: Сон побежденный Отличие в построении строфы заключается в том, что у Державина три последних строчки не рифмуются, у Кюхельбекера же седьмая и восьмая строки рифмуются между собой, а девятая — с третьей и шестой. В стихотворении 1837 года «Тени Пушкина» Кюхельбекер восклицает, обращаясь к тени безвременно погибшего друга-поэта: Гордись! Никто тебе не равен, Так говорил в дни смерти Пушкина декабрист Кюхельбекер. Но и двадцатью годами ранее эти имена уже сопоставлялись. Юный Пушкин в глазах знавших его людей был достойным преемником мощной державинской лиры. Об этом писал А.А. Дельвиг в стихотворении «На смерть Державина» (1816): Державин умер! Чуть факел погасший дымится, о Пушкин! Перед Дельвигом возникает вопрос: кто возьмет в руки лиру Державина, подаренную ему Эрмием в час рожденья: Кто же ныне посмеет владеть его громкою лирой? Кто, Пушкин? Этот риторический, казалось бы, вопрос влечет за собой точный ответ: именно Пушкину предназначено принять наследство Державина: Молися Каменам! И я за друга молю вас, Камены! И Дельвиг еще на лицейской скамье увидел, что Пушкин овладел державинской лирой, по-новому зазвучавшей в его руках. 3В конце своего жизненного пути постаревший, но по-прежнему жизнелюбивый Державин, сознавая приближающийся конец, пытался назвать своего будущего преемника: 1...Достойно петь Но кто они, эти молодые певцы? Державин думал о Жуковском. В четверостишии, написанном в последние годы жизни, Державин прямо обращался к этому поэту: Тебе в наследие, Жуковский, Вскоре, однако, Державин увидел, что у него есть иной наследник. 8 января 1815 года он присутствовал на экзамене по русской словесности в Царскосельском лицее. Переходный экзамен с младшего курса на старший носил торжественный публичный характер, съехались знатные гости из Петербурга. В числе лицеистов, читавших собственные сочинения, что входило в программу испытаний, был юноша Пушкин. Державин, вероятно, уже слышал о нем — литературные новости стекались в его дом отовсюду — но увидел в первый и единственный раз. Для Пушкина же эта встреча имела особое значение. Он знал и чтил Державина-поэта, стихи его служили в лицее предметом изучения, Державин олицетворял величие и славу русской литературы—это было бесспорно, но Пушкин уже на лицейской скамье установил свое к нему отношение. Для него Державин был великолепной страницей прошлого. Творческая зрелость пришла к Пушкину изумительно рано, а его литературные вкусы отличались непревзойденной верностью, и, уважая Державина, принимая как законный преемник его владения, Пушкин достаточно критически относился к старому поэту. Но, готовя к экзамену свое стихотворение «Воспоминания в Царском Селе» и во время торжественного акта, Пушкин подчинился огромному литературному авторитету и обаянию Державина и с большой остротой пережил момент встречи с великим русским поэтом. Со своей стороны Державин вполне оценил талант юного Пушкина и предрек ему великую будущность: «Мое время прошло, — говорил он С.Т. Аксакову. — Теперь ваше время. Теперь многие пишут славные стихи, такие гладкие, что относительно версификации уже ничего не остается желать. Скоро явится свету второй Державин: это Пушкин, который уже в лицее перещеголял всех писателей»25. Но «второй Державин» был не нужен русской литературе, и Пушкин это хорошо понимал. С первых же поэтических шагов он строит свою систему стиха, отличную от державинской, ближе всего подходившую к Батюшкову и Жуковскому, но бывшую прежде всего индивидуальной манерой самого Пушкина. Перед ним вставали новые задачи русской поэзии, рисовалось новое отношение к слову. Гениально объединив все предшествовавшие достижения русской и мировой литературы, Пушкин обогатил свою творческую индивидуальность и определил весь дальнейший путь развития нашей поэзии. Стихотворение «Воспоминания в Царском Селе», восхитившее Державина, стоит особняком среди лицейских произведений Пушкина. Оно написано не так, как писал уже в эти годы Пушкин, оно нарочито архаизировано. С присущей ему способностью перевоплощения, понимания любого стиля, Пушкин представил на экзамен торжественную оду в духе традиций XVIII века, применяя державинский словарь и синтаксис, но и существенно обновляя их. Как правильно указал Д.Д. Благой, «державинское» сочетается в стихотворении Пушкина «со следами воздействия творчества другого поэта, особенно близкого ему в этот период, — со следами воздействия Батюшкова»26. Исследователь отмечает близость «Воспоминаний в Царском Селе» к элегии Батюшкова «На развалинах замка в Швеции», сходность построения строфы — разностопного ямбического восьмистишия, общность предромантического пейзажа, но указывает и резкое различие. Элегия Батюшкова говорит только о героическом прошлом, Пушкин же, после элегического вступления, обращается к событиям современности и воскрешает картины Отечественной войны 1812—1814 годов, пользуясь палитрой Державина. Нельзя не согласиться с В.В. Виноградовым, писавшим: «Избегнуть влияния Державина — как в анакреонтическом, так и в высоком одическом жанре было трудно. Однако и тут Пушкин фильтрует фразеологию Державина, руководясь стилями Батюшкова, Жуковского и Вяземского»27. Пушкин обращается к мотивам оды Державина «Водопад», перефразируя отдельные выражения, перенося образы: Сошла октябрьска нощь на землю, В державинских тонах рисуются пейзаж, облака, вода, луна, «дол и рощи», освещенные бледными лучами. Повторены вопросы — «Не ты ль?..», «Не се ль?», «Увы!» Вздохнул и, испусти слез дождь, В стихотворении Пушкина много славянизмов — брег, брань, драгой, младой, почил, росс, россияне, зрак, вотще, длань и т. п. Ими постоянно пользовался в одах и Державин. Пушкин как бы воображает себя Державиным и говорит его интонациями: О, сколь он для тебя, кагульской брег, поносен! И вслед за этим указывает источник своего вдохновения: Державин и Петров героям песнь бряцали Но в стихотворении сильны и элегические интонации Батюшкова, и заканчивается оно обращением не к Державину, а к Жуковскому, автору «Певца во стане русских воинов»: О скальд России вдохновенный, Именно к Жуковскому адресуется Пушкин в 1816 году, испрашивая напутствия в час выбора всей дальнейшей жизненной дороги и намереваясь «лиру взять в удел»: Благослови, поэт!.. В тиши парнасской сени Он вспоминает ободрение, которым встретили его поэтические труды Карамзин, Дмитриев, и говорит о том, что на нем уже почиет благословение Державина: И славный старец наш, царей певец избранный, Но, дорожа этим пророчеством и сознавая его значение, Пушкин с полной самостоятельностью относился к творческому наследию Державина. В своем первом напечатанном произведении — «К другу-стихотворцу» (1814) — он пишет о том, что ...Дмитриев, Державин, Ломоносов, Сочинения их, таким образом, рассматриваются Пушкиным с точки зрения воспитательной, познавательной, а отнюдь не в качестве объектов эстетического наслаждения. Эти стихи полезны, авторы их заслужили свое право на бессмертие, но время их миновало. Пушкин не отрицает достижений поэзии XVIII века, его оценки глубоко историчны, но то, что путь, по которому шла эта поэзия, ведомая рукою Державина, кончился, было для него уже очевидно. И, сохраняя уважение к своим предшественникам и лишь иногда разрешая себе подшучивать над ними, Пушкин не терпел никакого нигилизма по отношению к доставшемуся ему литературному наследству и требовал того же от своих друзей. Но уже в юношеских стихах Пушкин формулирует свои поэтические задачи в духе, отличном от державинского, ищет новых предметов поэтического изображения и новых красок и слов. В послании «Кн. А.М. Горчакову» (1814) Пушкин заявляет о своем разрыве с поэтической традицией прежних десятилетий, иронизируя над реквизитом классицистической поэзии: И в лиру превращать не смею Он не пишет оды своему адресату: Что прибыли соваться в воду, Не ода и не «вслед» маститому одописцу. И не «парить» — нужны иные приемы. Пушкин далее определяет свою манеру, прибегая для контраста «парению» — к просторечию: Пишу своим я складом ныне Не космическое торжество, а житейские именины «кой-как» будут описаны гусиным пером, появившемся взамен сладкогласной лиры. В лицейской поэме «Тень Фонвизина» (1815) Пушкин отчетливо выразил свое отношение к Державину как к современнику. Он пародирует большое произведение поэта «Гимн лироэпический на прогнание французов из Отечества» (1812) и делает это со свойственным ему блеском и остроумием, в десяти строках, в сущности, изложив 646 строк державинского гимна. За Державиным признается только историческое значение — он «певец Екатерины», и хотя «он вечно будет славен», но в современной поэтической жизни участия уже принимать не может. Поэзия Батюшкова — вот что привлекает Пушкина. В стихотворении «Воспоминания в Царском Селе» Пушкин настроил свою лиру в ключе одической поэзии Державина, в тоне «Водопада», отлично сознавая особенность постановки задачи. В поэме «Тень Фонвизина», произведении неофициальном, он открыто пародировал Державина, признавал его творчество вчерашним днем русской поэзии и дал высокую оценку Батюшкову. Тем не менее, отрицая одическую приподнятость значительной части лирики Державина, Пушкин и в лицейские годы оставляет его в числе своих избранных авторов. Перечисляя книги библиотеки поэта в стихотворении «Городок» (1814), Пушкин на одном из первых мест называет Державина. В согласии с жанром дружеского послания, с обликом ленивого мудреца, проводящего свои дни «в пустыне», среди простых забав и удовольствий, Державин воспринимается здесь именно в таком аспекте, что заставляет вспомнить Горация. Пушкин подчеркивает одну из сторон поэзии Державина, созвучную общему настроению стихотворения, — не торжественность оды, не игривость анакреонтической лирики, не полнокровные картины быта, а «похвалы сельской жизни», уединенного жития, спокойствия духа, позволяющего равнодушно взирать на шумное ристалище света. Эти мотивы, достаточно сильные у Державина, отмечены в «Городке». Порой Пушкин повторяет Державина, в то же время уточняя его выражения. Так, у Державина есть строки, известные по неловкому расположению слов, затрудняющему понимание смысла: Кого ужасный глас от сна Пушкин как бы переносит эти строки в свое стихотворение «Мечтатель» (1815) в исправленном виде: И бранных труб ужасный глас Именно это и хотел сказать Державин! Не является ли перефразировкой слов Державина: Где нужно действовать умом, строка из «Послания цензору» (1822): Где должно б умствовать, ты хлопаешь глазами34? Число таких примеров можно легко увеличить. Полно глубокого смысла сближение Пушкина с Державиным в теме самооценки поэта в стихотворениях о памятнике. Я.К. Грот заметил, что «Пушкин подражал уже не Горацию, а прямо Державину, сохранив не только то же число стихов и строф с тем же заглавием, как в его «Памятнике», но и весь ход мыслей, даже многие выражения своего предшественника» (I, 786). Как уже говорилось выше, стихотворение Державина «Памятник» представляет собой свободный перевод оды Горация «К Мельпомене» (кн. III, ода 30). Когда Пушкин через сорок лет после написания Державиным «Памятника», в 1836 году, создавал свое стихотворение «Я памятник себе воздвиг нерукотворный...», то, взяв эпиграф из Горация — «Exegi monumentum», он вступил в поэтическую перекличку не с римским, а с русским поэтом, своим предшественником. Попытаемся сравнить эти стихотворения. Державин пишет: Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный, Здесь говорится только о размерах и прочности памятника, способного противостоять времени и стихиям. Материальная форма памятника для Державина, при конкретности его художественного мышления, как бы выходит на первый план. Пушкин подчеркивает духовное величие и нематериальную сущность своего памятника: Я памятник себе воздвиг нерукотворный, Нет ни металла, ни пирамид — памятник «нерукотворный». С полной убежденностью Пушкин говорил о том, что к нему «не зарастет народная тропа», подчеркивал уверенность во всенародном признании своего литературного труда. Таким образом, в первой строфе, у Державина представляющей только внешнюю характеристику памятника, Пушкин сумел выразить глубочайшее внутреннее содержание своего памятника, воздвигаемого в народном сознании. Во второй строфе Державин указывает, что смерть не будет означать его полного исчезновения: Так! — весь я не умру: но часть меня большая, Нельзя не заметить неловкости этого выражения: «большая часть» Державина, убежав от тлена, станет жить и после его смерти. Какая часть, что имелось в виду при упоминании о ней, как можно считать творчество поэта, о котором тут идет речь, частью его физической личности, — все это остается неясным. Славу свою Державин, глубоко убежденный в национальном характере своей поэзии, связывает с существованием «рода славянов». Пушкин, повторяя начальные слова державинской строфы, развивает ее тему точнее и значительнее: Нет, весь я не умру — душа в заветной лире В этих строках все сказано с полной четкостью: тленью подвержено человеческое тело; поэзия, «душа в заветной лире», бессмертна, и она переживет прах самого поэта. Об этом, в сущности, говорил и Державин, но мысль свою сформулировать с должной отчетливостью не сумел. Вместе с тем Пушкин, в третьей строфе утвердив свою близость к народам, населяющим Русь, здесь заявляет права на мировую славу и не ограничивает ее временем существования славян: поэта не забудут, пока «жив будет хоть один пиит», то есть пока будет сохраняться интерес к художественному слову, следовательно, пока существует человечество. В третьей строфе Державин очертил географические границы своей славы: Слух пройдет обо мне от Белых вод до Черных, Пушкин повторяет начальную строку с характерной перестановкой слов, обеспечившей правильность ударения глагола-сказуемого: Слух обо мне пройдет по всей Руси великой, Перечень водных артерий, определяющий величественные пределы России в стихах Державина, Пушкин заменяет общим понятием «всей Руси великой», что, безусловно, создает более целостное впечатление. Затем Пушкин вместо «народов неисчетных» характеризует состав своих читателей по национальному признаку. Однако напрасно было бы именно в этом обстоятельстве видеть пример превосходства замысла «Памятника» Пушкина над одноименным произведением Державина. Не будем забывать, что еще раньше в аналогичном по своему итоговому значению стихотворении «Лебедь» Державин также поименно перечислил своих будущих слушателей и читателей: Со временем о мне узнают Следовательно, Державин думал не только о географии, о реках и городах, но и о народах, которым будет нужна его поэзия. В определении своих поэтических заслуг Державин, как и следовало ожидать, чрезвычайно конкретен: Что первый я дерзнул в забавном русском слоге Трудно было высказаться точнее. Державин назвал два своих центральных произведения — «Фелицу» и «Бога», отметил «забавный русский слог» как нововведение, обусловившее его влияние на литературу, свою склонность к правдолюбию, к добыванию истины, — черта, которой он всегда отменно гордился, — и, наконец, свою способность говорить царям «истины» с улыбкой, то есть в форме, смягчавшей их неприятный характер. Пушкин говорит о другом: И долго буду тем любезен я народу, У Державина — цари, у Пушкина — народ, ибо к нему он обращался. Пушкин «в жестокий век» славил свободу и призывал «милость к падшим». В черновом варианте было еще сильнее: «Что вслед Радищеву восславил я свободу». Пушкин указывал на свою преемственность, свою связь с Радищевым. Представление Пушкина о месте и значении поэта в общественной жизни неизмеримо глубже державинского, но когда он писал свой «Памятник», то думал о Державине, отвечал ему и сравнивал с его «александрийским столпом» свой «памятник нерукотворный». Творчество Державина развивалось в русле русского классицизма, но в то же время значительно выходило за его пределы. «Поэтическое творчество Державина, за отдельными исключениями, по существу своему представляет полное разрушение ломоносовско-сумароковской литературной системы»36. Это происходило в области жанров, образной системы и поэтического языка Державина. В его стихах очень часто можно заметить сочетание «высоких» и «низких» элементов, смешение торжественной оды с сатирическими картинами, употребление церковнославянской лексики наряду с просторечными выражениями. В поэзии Державина сказались и воздействия новых литературных веяний. Ей свойственны отдельные черты романтического подхода к действительности. Не чужд был Державин и влиянию сентиментализма. И при всем этом он оставался тесно связанным с классицизмом, хотя и нарушал его каноны в своей поэтической практике. «Но, разломав рамки жанровой и языковой системы классицизма, — пишет Д.Д. Благой, — Державин не смог дать новый, более высокий художественный синтез, поднять наше литературное развитие на качественно новую ступень. В этом отношении он только подготовлял путь Пушкину»37. Все сказанное совершенно справедливо и, как думается, вряд ли может быть подвергнуто дальнейшему уточнению. Изучать литературные явления было бы бесконечно проще, писать о них убедительнее, если бы они всегда поддавались точной классификации: этот писатель классицист, тот романтик, а вот этот уж реалист. Но возможности таких ясных определений для авторов XVIII века очень ограниченны. Притчи Сумарокова заставляют внести заметные поправки в определение его как писателя-классициста. Херасков задолго до созданного им величавого образца классицистической поэмы, знаменитой «Россияды», написал сентиментальную драму «Венецианская монахиня». А Державин, по мнению некоторых авторов, подошел к классицизму лишь в конце своего творческого пути — «стал классиком, когда классицизм отжил свой век и не был нужен...»38. Поэтическая система Державина противоречива и не поддается односложному определению. В творчестве поэта, продолжавшемся полстолетия, отразился весь путь развития русской литературы этого периода от классицизма через сентиментализм и романтизм — к реализму. Черты каждого из этих литературных направлений можно найти в поэзии Державина. Творчество Державина составляет одну из славнейших страниц истории русской литературы, его великолепное мастерство заслуживает внимательного изучения. Он указал поэзии путь, на котором ее ожидали величайшие успехи, реализованные прежде всего в творчестве Пушкина. Державину удалось объединить, слить воедино и украсить всеми особенностями своего замечательного дарования то, что было сделано его предшественниками — Кантемиром, Ломоносовым, Сумароковым. Под его пером традиционная торжественная ода, сохраняя свой общегосударственный характер, приданный ей Ломоносовым, вдруг превратилась в умное сатирическое произведение, стихи заблистали всеми цветами радуги, в них появилось биение живой жизни, они обрели цвет, запах, вкус, поэтическое слово стало необычайно точным и обнаружило политическую весомость. К двухсотлетию со дня рождения Державина (в 1943 году) Н.К. Гудзий писал: «Мы ценим Державина не как историческую реликвию, а как поэта, который волнует и восхищает нас силою своего искусства, высотой своего патриотического пафоса. Гордясь нашей славой и нашей великой литературой, мы гордимся и Державиным, и, борясь с врагом не только силой оружия, но и силой нашей духовной мощи, мы чтим Державина как знаменитого поэта, как одного из крупнейших созидателей нашего духовного богатства»39. В стихах Державина перед читателем проходят события огромного исторического значения. Он откликался на все веяния современности. Победа России над Наполеоном, освобождение Европы — тема, занимавшая Державина в последние годы жизни. В своих стихах он пел русских полководцев — Румянцева, Суворова, Кутузова, славил русское оружие и с уважением говорил о ратном труде солдат. И недаром стихи старого поэта с такой силой звучали в годы Великой Отечественной войны. Он вновь был возвращен в строй. Поэзия Державина — гордость русского искусства — с честью выдержала суд поколений, она принадлежит сокровищнице нашей национальной культуры. Примечания1. Крылов И.А. Полн. собр. стихотворений в 2-х т., т. 2. Л., 1937, с. 340. 2. Крылов И.А. Полн. собр. стихотворении в 2-х т., т. 2, с. 330. 3. Там же, с. 95. 4. «Цветник», 1809, № 4, с. 128. 5. Письмо от 19 сентября 1809 г. (см.: Батюшков К.Н. Сочинения. Изд. 6-е. М., 1896, с. 442). 6. Письмо от 1 ноября 1809 г. (там же, с. 443). 7. См.: Жихарев С.П. Записки современника. Редакция, статьи и комментарии Б.М. Эйхенбаума. М., 1955. 8. Ср.: Кто все собою наполняет,
(«Бог») 9. Батюшков К.Н. Сочинения. М., 1955, с. 170. 10. Бестужев-Марлинский А.А. Собрание стихотворений. Л., 1948, с. 156. 11. Раевский В. Стихотворения. Л., 1952, с. 235. Строки из оды «На коварство французского возмущения и в честь князя Пожарского». У Державина вместо «будет» — «будешь» (I, 315). 12. Декабристы. Сост. Вл. Орлов, 1951, с. 272. 13. Рылеев К. Полн. собр. стихотворений. Л., 1934, с. 115. 14. Разбор фон-дер-Борговых переводов русских стихотворений. — «Сын отечества», 18,25, ч. 103, № XVIII, с. 80—81. 15. «Мнемозина», 1824, ч. III, с. 173. 16. Кюхельбекер В.К. Сочинения в 2-х т., т. 1. Л., 1939, с. 168. 17. «Мнемозина», 1824, ч. II, с. 30. 18. «Мнемозина», 1824, ч. II, с. 31. 19. Поэзия декабристов. М., 1950, с. 274. 20. Дневник В.К. Кюхельбекера. Л., 1929, с. 224. Записи от 25 и 27 декабря 1834 г. Кюхельбекер говорит о третьем томе сочинений Державина 1808 г., составленном на основе «Анакреонтических песен» 1804 г. и объединявшем произведения Державина в области так называемой «легкой поэзии». «Истинно чудесным» Кюхельбекер называет начало оды «На выздоровление мецената» (1781). 21. Там же, с. 228, запись 46 февраля 1835 г. 22. Кюхельбекер В.К. Сочинения в 2-х т., т. 1, с. 170. 23. Поэзия декабристов, с. 326. 24. Дельвиг А.А. Полн. собр. стихотворений. Л., 1934, с. 254. 25. Аксаков С.Т. Собр. соч. в 4-х т., т. 2. М., 1955, с. 318. 26. Благой Д.Д. Творческий путь Пушкина. М.—Л., 1950, с. 104. 27. Виноградов В.В. Стиль Пушкина. М., 1941, с. 123—124. 28. Пушкин А.С. Полн. собр. соч. в 10-ти т., т. 1, с. 79, 83. 29. Там же, с. 194. 30. Там же. 31. Пушкин А.С. Полн. собр. соч., т. 1, с. 50. 32. Там же, с. 26. 33. Пушкин А.С. Собр. соч., т. 2, с. 195. 34. Пушкин А.С. Полн. собр. соч., т. 1, с. 195. 35. Там же, т. 3, ч. 1, с. 424. 36. Благой Д. Державин. М., 1944, с. 68. 37. Там же, с. 70. 38. Десницкий А.В. Г.Р. Державин. — «Учен. зап. Ленингр. гос. пед. ин-та», 1939, т. XXIV, с. 143. 39. Гудзий Н.К. Державин. — «Правда», 1943, 14 июля.
|
| © «Г.Р. Державин — творчество поэта» 2004—2024 Публикация материалов со сноской на источник. |
На главную | О проекте | Контакты |