Президент коммерц-коллегии

1 января 1794 года Державина назначили президентом Коммерц-коллегии. Он в это кресло не рвался, видел себя преемником Вяземского, генерал-прокурором.

Как и его друг-приятель Львов, Державин и впрямь был не чужд коммерции. Презренный металл в его карманах не задерживался, но добывать золото он умел, как ловкий и предприимчивый старатель. В почтении к сибирским сокровищам Державин был последователем Ломоносова. Хотя северные и восточные окраины России Гаврила Романович знал, по большей части, понаслышке. Только к Званке привык под старость лет — но это не Сибирь и не суровый север, а славянский край, давным-давно обжитый русскими.

Екатерина в те времена пустых и случайных назначений не допускала. Исключение из этого правила составляли только фавориты, к которым Державин отношения не имел. Попытаемся разгадать умысел императрицы — чего она ожидала от Державина во главе Коммерц-коллегии. Сам Державин назвал Коммерц-коллегию «постом, для многих завидным и, кто хотел, зажиточным». То есть достаточно было пожелать — и обогащения не минуешь. Как правило, чиновники воруют по одной причине: у них есть возможность воровать. Державина финансовые искушения не одолевали.

Войны и амбициозные проекты — геополитические, просветительские — истощали казну. Могущество и международное влияние России росло, бюджет вроде бы тоже рос, но и опасных прорех в нём насчитывалось немало. Державин не мог не знать об этом — и амбиции его разгорались. С новых высот он намеревался спасать Отечество от повального мошенничества, от глупой расточительности. На любом посту Державин мгновенно наживал врагов. Новыми опасными противниками президента Коммерц-коллегии стали генерал-прокурор Самойлов, управляющий казённой палатой Алексеев и директор таможни Даев.

Тяжко заболел казавшийся престарелым (было ему за шестьдесят!) Александр Вяземский. Его кресло уже считалось вакантным, и Державин, как уже было сказано, метил в генерал-прокуроры. Императрица и Зубов в личных беседах намекали ему, что такое назначение не за горами. По существу, Державин уже целый год исполнял обязанности, схожие с генерал-прокурорскими, он досконально изучил работу Сената... Когда Зубов стал советоваться с ним — кого бы назначить генерал-прокурором? — Державин насторожился.

Он подробно рассказал об этом в «Записках»:

«Императрица автору, когда он был при ней статс-секретарем, приказала делать на все сенатские мемории примечания, и ежели что усмотрит несправедливое или несогласное с законами, то докладывать ей по причине, что тогда генерал-прокурор кн. Вяземский, будучи тяжко болен параличом, не мог отправлять своей должности. Но когда частые примечания ей наскучили, тогда она приказала только прочитывать их сенатским обер-прокурорам, чтоб они, ежели найдут их правильными, новые бы от сенаторов испрашивали резолюции и ошибки поправляли; но когда они не согласятся и останутся при своих мнениях, тогда бы оставлял их по их воле, но только бы у себя имел им записку. Таким образом, продолжались сии примечания почти целый год; но когда в один день автор ей читал дела, то она сказала: "Нет, надобен мне новый генерал-прокурор, старый ослабел"; поглядев на автора лицом примечательным, пресекла разговор. На другой день поутру, часу в 9-ом, любимец ее гр. Зубов прислал к автору лакея с записочкой, чтоб он поскорее ехал во дворец; но как автор тогда занемог и принимал лекарство, то и не мог сего сделать, а приехал уже на вечер. Гр. Зубов, отведши его на сторону, сказал, глядя на него пристально, что императрица намерена уволить старого генерал-прокурора от службы и сделать на место его нового; то кого бы он думал? Автор, не показав нимало своего желания к тому, хотя отправлял уж почти год должность генерал-прокурора, делав замечания на мемории Сената, которые по большой части уважались обер-прокурорами и сенаторами, ответствовал, что это состоит в ея величества воле, кого ей угодно. Граф сказал: "Хорошо, поезжайте домой и приезжайте завтра ранее". По приезде граф сказал: "Выбран, братец, генерал-прокурор". — "Кто?" — "Граф Самойлов". И тотчас после сего позван был автор к императрице; она спросила его: "Что, записывал ли ты свои примечания о сенатских ошибках, как я тебе приказывала?" — "Записывал". — "Принеси же завтра ко мне их". Записки представлены; она, их приняв, оставила несколько дней у себя; потом, призвав его, отдала оные ему обратно с апробациею, ея рукою написанною, сказав: "Отдай их новому генерал-прокурору и объяви от меня, чтоб он поступал по оным и во всех бы делах советовался с тобою". Вскоре после того позван был к ней гр. Самойлов, то есть новый генерал-прокурор; возвратясь от нея, подошёл к автору и сказал, что ея величеству угодно, чтоб он по своей должности с ним обо всем советовался; то он и надеется от него дружеского пособия. Автор откланялся и вследствие того был несколько раз приглашён на совет генерал-прокурора; но как в некоторых мнениях не соглашались, а генерал-прокурор отдался руководству подьячих, или, лучше сказать, правителю своей канцелярии, человеку не великого разума и сведений, но упрямому, то и произвёл он между графом и автором ссору. По сей причине, сколько императрица ни желала, чтоб под лицом генерал-прокурора отправлял генерал-прокурорскую должность автор, но сие не имело своего действия и истина должна была открыться, показав слабость руля государственного правления, т. е. генерал-прокурора».

Вот и новая обида: у Державина спрашивали совета, многозначительно кивали — а на следующий день пришло известие о назначении А.Н. Самойлова. Новый генерал-прокурор был племянником Потёмкина. Недавно — после Ясского мира — его осыпали наградами: Самойлову тогда выпала честь стать «вестником богов». К тому же императрица хотела поддержать его, отвлечь от траурных мыслей: за один год Самойлов потерял любимого отца и великого дядю. Но Самойлов привык сражаться с оружием в руках, а не вникать в чьи-то жалобы. Он умел солидно представительствовать на переговорах, которые Россия вела с позиций силы, но презирал волокитную юриспруденцию и ничего не понимал в индустриальной и хозяйственной рутине.

Императрица удостоила Державина очередной аудиенции. Она захотела ознакомиться с его работой, с его записями по поводу сенатских ошибок. Рапорты Державина обрадовали Екатерину: дельно, логично... «Отдай их новому генерал-прокурору и объяви от меня, чтоб он поступал по оным и во всех бы делах советовался с тобою». Это, безусловно, знак недоверия к Самойлову. Можно подумать, что его назначили генерал-прокурором из уважения к памяти великого Потёмкина. Но Александр Николаевич Самойлов отнюдь не был неоперившимся птенцом. Почти ровесник Державина (на год младше), ставший графом в годы потёмкинского фавора, он прошёл с боями обе екатерининские Русско-турецкие войны. Под командованием дяди штурмовал Очаков, под командованием Суворова — Измаил. Боевой генерал с честными орденами на груди, горделивый и неуступчивый.

А Державин, окрылённый после беседы с императрицей, счёл себя эдаким теневым генерал-прокурором. Самойлов поначалу был вынужден следовать советам недавнего кабинет-секретаря императрицы. В такой ситуации им нелегко было сохранить добрые отношения. Тем более что Самойлова по уши затянуло в тяжбы, связанные с наследством князя Таврического.

Когда Державин чувствовал свою правоту — переубедить его было невозможно. Он впадал в буйную неуступчивость. Вот, например, капитан Шемякин купил в Саратовской губернии земли, некогда принадлежавшие блистательному Потёмкину. Давным-давно туда переселились три тысячи малороссов. Возник спор: считать ли их крепостными? Шемякин утверждал, что после бунта, когда этих малороссов усмирили, они дали подписку повиноваться Потёмкину. Выходит, крепостные!

С Шемякиным согласился Завадовский. Но Державин возглавил сенатское меньшинство. Он убеждён: малороссы подписали бумагу не по доброй воле, но «чрез многие побои и истязания». А значит, эти земли принадлежали князю Таврическому незаконно. Крестьян надлежит вернуть казне, они — не собственность Шемякина. Державин намеревался спорить по этому поводу с обер-прокурором и требовал, чтобы последний передал ему свою речь для основательной подготовки критических замечаний. Обер-прокурор Башилов не соглашался, разгорелся жёсткий спор. Державин ночами не спал — и всё из-за саратовских малороссов, которых он в глаза не видал, а пуще — из упрямства. «По обыкновенной моей участи ожидаю неприятностей. Прежде всего, скажут: какой вздорный и неспокойный человек! вот опять новую завёл историю!» И впрямь, второго такого неспокойного сенатора поискать.

Самойлов, конечно, встал на сторону Башилова. Но Державин снова и снова требовал, чтобы его протесты письменно фиксировались, чтобы ему дали возможность посоревноваться с Башиловым в красноречии. Державин даже рискнул расположением Зубова, решился и ему досаждать этой тяжбой.

Екатерину вполне устраивал Самойлов — она ставила его куда выше покойного Вяземского. А тут ещё очень некстати объявился граф Мочениго со своей благодарностью...

В «Записках» Державин вспоминал: «Словом, вступив в президенты Коммерц-коллегии, начал он сбирать сведения и законы, к исправному отправлению должности его относящиеся. Вследствие чего хотел осмотреть складочные на бирже анбары льняные, пеньковые и прочие, а по осмотре вещей, петербургский и кронштадтский порты; но ему то воспрещено было, и таможенные директоры и прочие чиновники явное стали делать неуважение и непослушание; а когда прибыл в С.-Петербург из Неаполя корабль, на коем от вышеупомянутого графа Моцениго прислан был в гостинцы кусок атласу жене Державина, то директор Даев, донеся ему о том, спрашивал, показывать ли тот атлас в коносаментах и как с ним поступить; ибо таковые ценовные товары ввозом в то время запрещены были, хотя корабль отплыл из Италии прежде того запрещения и об оном знать не мог. Но со всем тем Державин не велел тот атлас от сведения таможни утаивать, а приказал с ним поступить по тому указу, коим запрещение сделано, то есть отослать его обратно к Моцениго. Директор, видя, что президент не поддался на соблазн, чем бы заслепил он себе глаза и дал таможенным служителям волю плутовать, как и при прежних начальниках, то и вымыслили Алексеев с тем директором клевету на Державина, которой бы замарать его в глазах императрицы, дабы он доверенности никакой у ней не имел». Потянулись нити очередной интриги... Вот уж клевета, так клевета. Он сроду не принимал подарков, которые можно счесть за взятки. Он тут же приказал отослать криминальный атлас назад в Италию — но кляузникам достаточно лишь повода. Заговор против Державина, по-видимому, возглавил петербургский вице-губернатор Иван Алексеевич Алексеев. Злополучный атлас задержался в России, а государыня, увы, поверила доносу.

За контрабанду полагалось суровое наказание. Державин в ужасе попытался воздействовать на императрицу, но оказался перед закрытыми дверями. Тогда он бросился к Зубову, но и у него не встретил понимания. Спастись от постыдной экзекуции не удалось, нужно было пройти и через этот позор. Проклятый атлас был сожжён публично, на площади перед Коммерц-коллегией, под барабанный бой! Правда, лично Державин при этом не присутствовал, но фамилия его произносилась.

Земля уходила из-под ног. Державин разочаровывался в той, кого воспевал горячо и умело. Эта рана никогда не затянется: после «атласного дела» любую похвалу Екатерине Державин станет снабжать оговорками, а в стихах воспевать нехотя, без прежнего жара.

Когда стало ясно, что борьба за власть над таможней проиграна, — Державин сник. Не вникнув в таможенные дела, невозможно заботиться о торговом балансе, о валютных курсах... В Коммерц-коллегии президент трудился без прежнего жара. Разрабатывал тарифы, погружался в следственные дела, связанные с банками, но боевого настроя не демонстрировал. Не раз выпрашивал у императрицы отпуск — но находились неотложные дела: «Отставить немудрено, но пускай сначала завершит новый тариф». Награду за тариф — золотую табакерку с бриллиантами с грамотой, подписанной рукой императрицы, Державин получит уже после смерти Екатерины. Для Державина это была третья столь заметная награда: сначала — шкатулка за «Фелицу», позже — за измаильскую оду и вот, наконец, монархиня по достоинству оценила его управленческие способности.

Гаврила Романович несколько оживился, когда началось расследование махинаций в Заёмном банке — председателем комиссии назначили Завадовского, который в том банке директорствовал. Состоял в комиссии и Державин — он-то и взялся за дело. Откуда вместо растраченных ассигнаций в банковских закромах взялась резаная бумага? Оказывается, главным мошенником был не стрелочник и не кассир, который во всём признался, а... граф Завадовский! По его распоряжениям в особых сундуках — вне кладовой! — в банке держали колоссальные суммы. Узнав, что Державину удалось докопаться до этой истины, граф то ли сказался больным, то ли впрямь тяжело занемог — и решительно не намеревался отвечать за каверзы кассиров... А перед этим из банка в дом графа спешно перенесли какие-то сундуки... Императрица назвала Державина «следователем жестокосердым». Он таковым и был. А Фелица относилась к чиновничьему воровству снисходительно. Главное — чтобы дело всё-таки двигалось. И не сказал бы, что в эпохи, когда в России с коррупцией боролись жёстко, политические и социальные результаты оказывались на порядок лучше екатерининских.