XIII. Гораций (Из поденных записей Алексаши Бастидона)

4-го дня августа 787 г. Переполох и смятение у нас в доме. У Евстолии Никоновны, экономки, коей поручено досматривать за попугаем, заплаканные глаза. Слуги ходят на цыпочках, с присогнутыми спинами, лик властной губернаторши, моей дражайшей сестры, растерян, она явно смущена. Мурза мечет гром и молнии. Я затворился у себя в комнате, где вместе со мной с некоторых пор проживает машинист Барзантий, и не показываюсь, предаваясь притворным воздыханиям и потихоньку, а по оценке Барзантия, предерзостно услаждаю сам себя смехом...

Изо всех в доме в настоящую минуту самая несчастная — это, конечно, Евстолия Никоновна Молчина. Не везет ей с господскими поручениями относительно домашней живности. В Петрозаводске, сказывают, ей был поручен медвежонок, за ним она была должна, как и здесь за попугаем, досматривать, то есть поить его, кормить и воспитывать. Муж ее, артиллерии поручик Яков Петрович, забавы и потехи ради научил медвежонка разным штукам — сидеть, например, развалясь в кресле, прикладывать к бумаге лапу, изображать из себя весьма важное лицо, рычать и т. д. Когда грянул гром и в медвежьих выходках докатилось по доносу до слуха ея императорского величества, когда под начальником Олонецкой губернии всколебалось властительское кресло, грозу не пронесло мимо и артиллерии поручика: с теплого места на Петрозаводском чугунолитейном заводе он был уволен и препровожден в армию светлейшего князя Потемкина...

В семье Державина еще не смолкли воспоминания о злополучном медвежонке, покушавшемся на наместнический трон, как надвинулась новая беда — попугай. Он вдруг заговорил человеческим голосом. И заговорил, надо заметить, к месту и времени. В то время как ея императорское величество вместе со своим тысячеликим двором изволят шествовать при радостных кликах народов на юг, с целью осмотра новых обретенных владений, Гораций возговорил тако: «Цар-ца Кат-ка..!» О кощунник! В доме началось смятение и переполох.

Прибегала ко мне Евстолия Никоновна с упреками: «Что вы наделали! Гавриил Романович подозревает меня. А я боюсь отпереться, чтобы не рассердить вас и вашу сестрицу, госпожу Екатерину Яковлевну».

— Не беспокойтесь, Евстолия Никоновна, — храбро отвечал я. — Все образуется для вас по-хорошему, и вы окажетесь вне подозрений.

А Гораций, осмелившийся изречь истину, подвергнут изгнанию в дальнюю комнату, где он, несмотря на опалу, продолжает глаголить о царице нелепое, чем, само собой разумеется, режет слух моей благовоспитанной сестрицы. Поговаривают о заточении Горация в конюховку под досмотр кучера Архипа, но из этого проистекает затруднение: а как отнесутся к изгнаннику черные дворовые? А не начнется ли среди них соблазн? Сказывают, решительно настроенный Державин из чувства опасения готов сослать тезку своего любимого поэта и учителя в баню, но не решается на эту меру, памятуя о том, что Гораций — подарок наследника престола, великого князя Павла Петровича.

Вечером, прознав про истинного виновника происшествия, то есть про меня, Гавриил Романович вызвал меня к себе в кабинет и стал распекать, выговаривая мне, что я веду себя в Тамбове недостойно, гораздо хуже, чем в Кронштадте, откуда я был уволен в штатскую службу.

— Я пошутил, — оправдывался я. — Вы, Гавриил Романович, великий пиит, ужель вы не понимаете гумора?

— Хорош гумор! — смягчаясь, выговаривал Державин. — А узнают про сей гумор мои враги! Тогда меня, не иначе, при дворе сотрут в порошок.

— Не беда, — попытался отшутиться я. — Вас, Гавриил Романович, как властного человека, все равно со временем сотрут в порошок, но как великий пиит вы останетесь в веках.

Гнев Гавриила Романовича совсем кончился. А услышав о веках, он уже смотрит на меня весело, милостиво, с лаской, потом вдруг хохочет и, хлопнув меня по плечу, называет чертом и проказником. На том и строгостям его конец, мы покрепче уселись в мягкие кресла и заговорили о том, кто из государей хитрей: Фридрих ли Второй или наша императрица великая Екатерина?.. Смеясь, Гавриил Романович показал на номер гамбургской политической газеты, где изображена карикатура: карета, а в ней, развалясь, восседает ряд государей Европы, в том числе и наша Великая, а на облучке, заместо кучера, сидит Фридрих Второй и по своему хотению управляет конями. Державин находит, что эта карикатура и остроумна, и смешна, и соответствует истине. Отсюда и рассуждай, кто из нынешних государей всей Европы и хитрей, и мудрей...

9-го дня августа 787 г. Удивляюсь я познаниям и талантам Барзантия Осиповича. Он и живописец, и историк, и знаток литературы, владеет языками: русским, итальянским, французским, немецким. Кроме того, он еще и инженер. Без него электрическая машина так бы и стояла без дела, а он ее починил и пустил в ход. Зашуршали кожаные пластины, заходили ремни и шестерни — на концах угольных электродов вспыхнул свет...

Электрический свет — это и солнечный день на сцене, и вспышка молнии, и пожар, и заря...

Завтра повезем на телеге электрическую машину в театр.

11-го дня августа 787 г. Эту поденную запись делаю у господ Ниловых в Рянзе, куда я попал неожиданно ввиду стечения обстоятельств.

Судьба Горация, научившегося божьей милостью изрекать истину, решена: он сослан в деревню за 120 верст от губернского города. А препроводить его в ссылку под догляд господ Ниловых было поручено мне, что я и исполнил.

Если восстановить события и осмыслить их по логическому ходу вещей, то было так. После прогулки по Козьему лугу с Любинькой Цветковой я охладел к ней и перестал искать с нею встреч. А она, как я догадываюсь, моя Дульсинея из Тамбова, в силу природы и натуры и свойственного всем женщинам самолюбия, в данном случае уязвленного, наоборот, стала искать встреч со мною. Приходя на танцкласс задолго до начала занятий, она, как лучшая ученица, спешила навестить Екатерину Яковлевну, которая к ней благоволила и любила ее. Попутно Любинька на минуту заглядывала и ко мне в комнату. Соблюдая светское приличие, я разговаривал с нею, даже вместе с нею мы над чем-нибудь смеялись, но не более. О прогулках же вдвоем по дубраве в конце Покровской слободы или по Козьему лугу, как это было ранее, не могло быть и речи. А потом я и в танцкласс перестал ходить под тем предлогом, что и без меня теперь молодые люди обойдутся, выучившись вполне прилично манерам и танцам.

В конце июля по причине изнурительной тамбовской жары, а главное, по причине отъезда в отпуск в Москву танцмейстера занятия в танцклассе совсем были прекращены, как было объявлено, до осени. Любинька, надо полагать, совсем заскучала. Неодолимо хотелось, видно, побывать в доме начальника губернии, где ей всегда было так весело, где она под роговую музыку шла в первой паре, где с нею ласково так обращалась красавица губернаторша, с которой можно было поговорить и о нарядах, и о прочитанных книгах — обо всем. Да и со мной ей, наверно, хотелось увидеться и, может быть, как это делается во французских романах, объясниться.

Одной пройти в дом Державина Любиньке, наверно, казалось неудобным, и вот она отправилась с визитом к знакомой дворянке, Аксинье Егоровне, жене Петра Васильевича Чичерина, председателя Верхней расправы, и предложила ей совместно съездить в гости к губернаторше. Аксинья Егоровна согласилась — и они вдвоем в роскошной карете расправного судьи отправились с визитом.

Дамы сидели в гостиной зале и чинно вели беседу. Я в разговоре дам не участвовал, сидел в стороне, делая вид, что занят книгой. Вела разговор Аксинья Егоровна. Сестрица любезно ей внимала и благосклонно, с улыбкой на устах, с затаенным неудовольствием в глазах, в такт речи своей собеседницы поддакивала и кивала головой, делая вид, что ей крайне интересно знать о преимуществе бочек дубовых перед бочками березовыми, в коих производится засол огурцов и квашение капусты. Что до Любиньки Цветковой, то она, как замечал, метала на меня «пламенные» взгляды, которые я не изволил замечать.

В разгар этой оживленной светской беседы двух дворянок в залу вошла экономка Евстолия Никоновна и обратилась к сестрице с вопросом: что на обед дать попугаю — или русских, или, может, грецких орешков? А то, может, дать ему полакомиться орешками сибирскими, кедровыми, привезенными с Ирбитской ярмарки? А из напитков... Разрешит ли госпожа дать Горацию апельсиновый сок или продолжать держать его на отварной воде?..

— Я на Горация сержусь, — отвечала Екатерина Яковлевна. — А посему дать ему на обед бобы, а напоить отварной водой из самовара.

— Слушаю, барыня...

Молчина ушла; Аксинья Егоровна вскричала:

— Ах, Гораций, милый проказник! Как я давно его не видала! Где он у вас отсиживается? Почему, скажите на милость, он не встречает гостей? Подайте же сюда скорей попугая, пусть он поищется у меня в голове, как он любит делать всегда, когда я у вас, милая Екатерина Яковлевна, гощуся! Пусть же он поищется! Никто это так не умеет делать, как он, милый Гораций, божья птичка. Сегодня поутру мне искалася горничная Агашка, так, стерва, проколола мне ножиком затылок, за что я ей задала изрядную порку.

— Нет, к сожалению, я не могу устроить Горацию удовольствие встречи со своими друзьями, — отвечала сестрица. — Он передо мной изрядно провинился, я его наказала. Он посажен в дальнюю комнату, пока не осознает своей вины. Забудем о нем, давайте лучше попьем чаю, мне на днях прислали из Петербурга.

Но упрямая Аксинья Егоровна ни о каком чае не хотела и слышать, ей страстно хотелось, чтобы царский попугай, будто горничная девка, вооруженная тупым ножом, поискался клювом у нее в голове. Ей вдруг показалось, что у нее в голове появился неодолимый зуд. Покончить с зудом мог только попугай. И оттого расправная судьиха чуть не на колени упала перед молочной сестрой наследника престола, чтобы та для временной услуги уступила ей попугая. И Катенька, не устояв перед тамбовским напором, сдалась, подумав о том, что господь милостив, может, пронесет беду мимо. Была ни была! — и Катенька велит принести Горация в раззолоченной клетке, в коей он помещался, и поставить перед нетерпеливо ожидавшей его Аксиньей Егоровной. Исполняя приказание сестрицы, я принес клетку с попугаем и поставил на стол перед судьихой. Та тотчас раскудлатилась, и попугай немедля принялся рыться клювом у нее в голове.

— Ах, милашка! — млела от восторга Аксинья Егоровна. — Сразу видно, не чета моей проклятой Агашке.

— Не чета, не чета! — повторил вслед за Аксиньей Егоровной Гораций.

Тут, видно, припомнилось попугаю, что он, в самом деле, не чета смертным, что он как-никак царский, что он постиг истину, и он стал выщелкивать клювом крамолу, за что, собственно, был подвергнут опале.

— Что, что? — вздрогнула Аксинья Егоровна и отстранилась от птицы. — Как ты сказал, Гораций? Я не ослышалась ли, дурачок?

Гостиная зала оцепенела. Мы с сестрой, словно загипнотизированные, смотрели на Горация, умоляя каждый про себя бога пронести беду.

Но бог не внял нашим моленьям. Гораций вторично довольно явственно изрек истину: цар-ца Кат-ка такая-то!..

— Ах ты, миленький проказник! — с радостным удовольствием пропела Аксинья Егоровна. — Да разве можно вслух при людях такое глаголить о помазаннице божией на земле — императрице! Кто тебя, дружочек, выучил? Вот уж не ждала!.. — И она, не став сидеть более, засобиралась с выездом, позвав с собой и Любиньку Цветкову. Любиньке уезжать не хотелось, но расправная судьиха настояла, и визитерши стали одеваться и прихорашиваться перед зеркалом в прихожей.

Прощаясь, Аксинья Егоровна, как ни в чем не бывало, расцеловалась с моей сестрицей, наговорила ей тысячу любезностей и, сияя от радости, будто тысячу рублей нашла, уплыла, мужеподобная.

Вечером на семейном совете было решено отправить Горация в изгнание. И попугай, уподобляясь Овидию, который в свое время был сослан на северные берега Понта Эвксинского, был отправлен в карете шестериком в Рянзу...

12-го дня августа 787 г. (Перед отъездом из Рянзы) А, кажется, здесь, в Рянзе, Горацию будет неплохо. Андрей Михайлович со своим маленьким сыном, тож Андреем, в Горации души не чают. Правда, Елизавета Корнильевна, сочинительница и просветительница, ум которой настроен на одно возвышенное, слыша от Горация нелепое, сердится и зажимает себе ладонями уши, но это она делает, судя по веселому в глазах свету, притворно. Андрей Михайлович пересадил Горация в более просторную клетку, поместил его в светлую комнату, где много зелени, кормит его вволю. Гораций у него друг и единомышленник, часто они ведут совместные обличительные беседы и поносят нынешние порядки на Руси. Иногда Нилов, желая приобщить к своей радости верную Елизавету Корнильевну, терпеливо и упорно сидящую над своей переводной повестью, подносит клетку с попугаем к дверям в ее покои и говорит негромко:

— Друг мой, Лиза, послушай пророка! Это же Иеремия! Дождались! Без Иеремии погибнет Россия!.. А теперь она спасена...

Перед моим отъездом в Тамбов Андрей Михайлович велел передать Державину, что с хлебными закупками все обстоит благополучно, новые амбары на Вышенской пристани загружены сухой овинной рожью. В настоящее время рожь ссыпается в мешки, на кои для порядка и счета нанесено клеймо «ГД», что обозначает Гавриил Державин, или губернатор Державин, что суть одно и то же.