Вместо заключения

Ну, а как же поэзия?

Если иметь в виду непосредственное поэтическое творчество в период пребывания в Карелии, то следует признать, что Державин не преумножил здесь своей славы. В Петрозаводске он написал только одно небольшое стихотворение «Упование на свою силу», но оно не представляет особого интереса и в большинстве изданий державинских стихов даже не приводится.

Несколько причин объясняют, по-видимому, этот творческий спад. Во-первых, можно предположить, что бесконечная тяжба с Тутолминым, стоившая Державину немалых переживаний, да и вся обстановка в Петрозаводске не стимулировали занятий поэзией. Во-вторых, характерно, что отход от литературных дел знаменует не только «олонецкий», но и «тамбовский» период в жизни поэта. Будучи губернатором в Тамбове, Державин, правда, написал стихотворный «Пролог в одном действии с музыкой на открытие в Тамбове театра и народного училища», но и он не может быть отнесен к числу его поэтических достижений. Очевидно, Державин настолько был поглощен своим «государственным служением», что на служение музам его уже не хватало.

И все же впечатления, накопленные в Карелии, прочно отложились в памяти поэта, и много позднее он снова и снова обращался к ним, воплощая воспоминания в стихах. Их несколько, но, конечно, прежде всего это знаменитая ода «Водопад», о которой Белинский писал, что она — одно из лучших, «блистательнейших созданий Державина».

Над «Водопадом» поэт работал с 1791 по 1794 год.

В конце второй русско-турецкой войны, в октябре 1791 года, скончался один из крупнейших государственных деятелей России второй половины XVIII века Г.А. Потемкин. «Великолепный князь Тавриды», некоронованный властитель России, распоряжавшийся судьбами миллионов людей, обладатель несметных богатств умер при обстоятельствах необычных. По дороге из Ясс, где находилась ставка главнокомандующего, в Николаев Потемкин почувствовал себя плохо — начался приступ лихорадки. Он приказал вытащить себя из кареты и тут же в пустынной молдавской степи, под открытым небом, ночью окончил свои дни.

На смерть Потемкина и была написана ода «Водопад», ода о бренности всего земного, о славе и чести, о праве на бессмертие.

И современниками, и потомками ода была воспринята неоднозначно. Тот же Белинский считал, что «Водопад» следовало бы наполовину сократить, и упрекал поэта в излишней риторике, тяжеловесности композиции. Однако в одном безоговорочно сходились все, и почитатели и критики, — в восторженной оценке первых шести строф оды, содержащих описание водопада Кивач. Как только не называли эти строфы! И «перл поэзии», и «высшая смелость», и «великолепная картина» и т. д.

Существует предположение, что описание Кивача появилось раньше, чем основной текст оды, и опиралось на еще свежие впечатления Державина от посещения водопада во время его путешествия по Карелии. Так, Вяземский, высоко оценивший оду, писал: «...Приметно, что поэт (так точно, говорят, и было) составил свою поэму в разные времена и из разных частей». Возможно, что это и так. Во всяком случае, совершенно очевидно, что Державин имел при работе над вступительной частью оды четкую «прозаическую заготовку» для стихотворного текста. Она все в той же «Поденной записке».

«Из Кончезерских заводов поехали верхами в деревню Верхнюю Воронову, в 10 верстах от оных отстоящую; из Воронова, сев на лодки, поехали по реке Суне к порогу, именующемуся Кивачом.

Сей расстоянием от деревни находится в 6 верстах. Дикость положения берегов и беспрестанные видов перемены ежечастно упражняют взор. Проехав 3 версты, река была покрыта пеною, и чем ближе подъезжали, тем пена сия была густее и, наседая на берега, казала оные как бы унизанными белыми каменьями. В версте от порогов показался в правом боку дым, который по мере приближения сгущался. Наконец, пристав и взошед на гору, увидели мы пороги сии. Между страшными крутизнами черных гор, состоящих из темно-серого крупнозернистого гнейса, находится жерло глубиною до 8 сажен; в оное с гор, лежащих к востоку и к полудню, падает с великим шумом вода, при падении разбивается в мелкие брызги на подобие рассыпанной во множестве муки. Пары, столбом восстающие, досягают до вершин двадцатипятисаженных сосен и оные омочают... Чернота гор и седина биющей с шумом и пенящейся воды наводят некий приятный ужас и представляют прекрасное зрелище». (Известна еще одна деталь, в «Поденной записке» не отмеченная. Желая убедиться в силе водопада, Державин приказал срубить большую сосну и бросить ее вверху потока в воду. Через несколько мгновений из жерла появились одни щепы.)

В этой записи, помимо ее несомненных художественных достоинств, много «утилитарных» черт — точное указание расстояний, глубина жерла водопада, величина сосен, даже геологическое строение окружающих Кивач гор. А вот как это трансформировалось в стихах, ставших сегодня поистине хрестоматийными:

Алмазна сыплется гора
С высот четыремя скалами;
Жемчугу бездна и сребра
Кипит внизу, бьет вверх буграми;
От брызгов синий холм стоит,
Далече рев в лесу гремит.

Шумит — и средь густого бора
Теряется в глуши потом;
Луч чрез поток сверкает скоро;
Под зыбким сводом древ, как сном
Покрыты, волны тихо льются,
Рекою млечною влекутся.

Седая пена по брегам
Лежит буграми в дебрях темных;
Стук слышен млатов по ветрам,
Визг пил и стон мехов подъемных:
О водопад! в твоем жерле
Все утопает в бездне, в мгле!

Последние четыре строки Державин снабдил следующим объяснением; «Недалеко от Кивача находился Кончезерский чугуноплавильный завод. Хотя расстояние от завода до водопада пятнадцать верст, но в сильную погоду но ветру слышно иногда бывает действие заводских машин, которые, смешавшись с шумом вод, дикую некую составляли гармонию».

Для Державина водопад символизирует вечность, он отождествляет его и с Потемкиным и со всеми земными владыками, «водопадами мира», но все в конечном итоге утопает в его жерле.

Для нас первые строфы державинского «Водопада» — великолепное описание жемчужины карельского пейзажа. О Киваче потом будут писать многие. В стихах и в прозе, в научных статьях и очерках, в путевых дневниках и письмах Кивач представлен во все времена года, в ясное утро и дождливую ночь, в жаркий полдень и пасмурный вечер. Но лучше Державина о Киваче не написал никто.

Державинская ода завершается новым обращением к водопаду:

Шуми, шуми, о водопад!
Касался странам воздушным,
Увеселяй и слух и взгляд
Твоим стремленьем светлым, звучным
И в поздней памяти людей
Живи лишь красотой твоей!

Живи! — и тучи пробегали
Чтоб редко по водам твоим,
В умах тебя не затмевали
Разжженный гром и черный дым;
Чтоб был вблизи, вдали любезен
Ты всем; сколь дивен, столь полезен.

И, наконец, последние строки оды обращены к еще одной примечательности края — реке Суне, на которой находится Кивач. Как писал В.Г. Базанов, «...не только Кивач, но и карельская Супа получила через Державина поэтическое бессмертие»:

И ты, о водопадов мать!
Река, на севере гремяща,
О Суна! коль с высот блистать
Ты можешь — и, от зарь горяща,
Кипишь и сеешься дождем
Сафирным, пурпурным огнем:

То тихое твое теченье, —
Где ты сама себе равна,
Мила, быстра и не в стремленье,
И в глубине твоей ясна,
Важна без пены, без порыву,
Полна, велика без разливу,

И, без примеса чуждых вод
Поя златые в нивах бреги,
Великолепный свой ты ход
Вливаешь в светлый сонм Онеги, —
Какое зрелище очам!
Ты тут подобна небесам.

Воспоминания о Карелии отразились и в менее известном стихотворении Державина «Буря».

Сюжет, положенный в основу стихотворения, не нашел отражения в «Поденной записке», как это было с Кивачом, хотя он тоже связан с летней поездкой 1785 года. Но есть другой источник, повествующий о том, что произошло с Державиным и его спутниками на Белом море после «открытия» Кеми. Это его автобиографические «Записки».

После того, как Державин отправил рапорт в сенат об открытии города Кеми, он решил посетить Соловецкий монастырь. Однако попытка добраться туда на шестивесельной рыбацкой лодке не увенчалась успехом: на море начался шторм и путешественникам пришлось вернуться, так и не достигнув цели. Вот как вспоминал об этом эпизоде поэт (он пишет о себе в «Записках» в третьем лице):

«Державин, хотя и не был на море, но не робел и не потерял духу, когда Эмин и Грибовский замертво, почти без чувств, лежали; да и самые гребцы, как были лапландцы, неискусные мореходы, оцепенели, так сказать, и были недвижимы, то одна секунда — и валы подобны были погребению всех в морской бездне. В самое сие мгновение Державин вскочил и закричал на гребцов, чтоб не робели, подняли весла, на которые лодка несколько опиралась, и вдруг очутилась за камнем, который волнам воспрепятствовал ее залить».

Почему в «Поденной записке» вся эта история оказалась обойденной — неясно. По-видимому, Грибовский после всего пережитого был не в состоянии делать подробные записи, во всяком случае, в путевом дневнике к этому дню относится только одна фраза: «На другой день отправились обратно в Суму и, ночевав на острову, приехали в острог». Из нее можно заключить, что после того, как непосредственная опасность миновала, путешественники провели ночь на каком-то островке. В Сумском остроге путешественники пробыли тогда два дня, — очевидно, приходили в себя.

Стихотворение «Буря» было написано Державиным в 1793 году, задолго до того, как он стал диктовать свои «Записки». Если «Водопаду» предшествовало прозаическое описание Кивача, то здесь наоборот — стихотворный текст появился раньше прозаического.

Судно, по морю носимо,
Реет между черных волн;
Белы горы идут мимо;
В шуме их надежд я полн.
Кто из туч бегущий пламень
Гасит над моей главой?
Чья рука за твердый камень
Малый челн заводит мой?..

Существует предположение, что еще в одном случае впечатления, накопленные во время путешествия по Карелии, легли в основу произведений Державина. Известно, что поэт написал несколько либретто театральных представлений и опер. Одним из них было либретто оперы «Рудокопы» на сюжет из жизни горнозаводских рабочих, и академик Я.К. Грот считает, что навеяно оно было пребыванием Державина в Карелии. Возможно, что это мнение обоснованно, — нигде, кроме Карелии, поэт с работой горных заводов не сталкивался, и отзвуки этих наблюдений есть в «Поденной записке».