Й. Клейн. Религия и просвещение в XVIII веке: ода Державина "Бог"¹

В XVIII в. многие поэты писали о Боге, и в России Державин со своей одой "Бог" (1784) отнюдь не был первым. Сам Державин, однако, придавал ей особое значение.² Читательский успех подтвердил его правоту. В своих воспоминаниях Державин писал, что ода "Бог" "от всех похваляется".³ Действительно, в русской литературе XVIII в. нет другого произведения, которое вызвало бы такой широкий резонанс. Со времени первой публикации и по сей день державинская ода была переведена на французский язык 18 раз и на немецкий 9 раз, не говоря о многочисленных переводах на другие языки и русских подражаниях.⁴ Ода "Бог" — это лирическая медитация, исходным пунктом которой является одна из главных проблем европейской мысли XVIII в.: раскол между традиционной религией и мировоззрением Нового времени, сформировавшимся в результате научной революции, начавшейся в XVI в. При переходе от XVII к XVIII столетию этот раскол способствовал "кризису европейского сознания".⁵ С мощным импульсом секуляризации, который принесли петровские реформы, этот кризис в XVIII в. стал актуальным и для России, получив при этом дополнительное значение под знаком культурного противопоставления Россия-Запад. В своем стихотворении Державин предпринял попытку согласовать традиционную русскую веру в Бога с духом западноевропейского Нового времени, чтобы, при всем уважении к традиции, понять отношение человека к Богу и его положение во вселенной, в соответствии с современным знанием. Успех державинской оды показывает, что ему удалось выразить это новое понимание языком, убедительным для современников и потомков. Этому успеху способствовал, как можно предполагать, не только поэтический дар, но и риторические навыки Державина, т. е. владение сложившимися формулами выражения новых идей и интуитивное понимание, что именно готова была услышать публика, потерявшая уверенность в своей религиозной ориентации. В такой перспективе элементы оды, которые в истории ее изучения вызывали сомнения в оригинальности Державина,⁶ приобретают другой, положительный, смысл: эти формулы устанавливают коммуникативную связь между автором и читателем, являясь таким образом условием успеха Державина.

Ода начинается как восторженная похвала Богу. Однако Державин не реализует эту тему в формах духовной поэзии. Его стихотворение было опубликовано без подзаголовка, указывающего на жанр, однако форма строфы — десять строк четырехстопного ямба — ассоциируется с торжественной одой, которую, несмотря на религиозные элементы, принято считать главной формой светской лирики в русской поэзии XVIII в. Это переплетение между сакральным и профанным проявляет себя также в том, что в языковом контексте, отмеченном церковнославянскими архаизмами,⁷Бог прославляется как создатель "милионного множества миров". Бросается в глаза не только повторное употребление числительного "миллион", которое ассоциируется с профанной сферой научного рационализма, но также то, что такие слова как "солнце" (строка 46) и — неоднократно — "мир" (строка 59, 66, 91) употребляются во множественном числе. Имплицируемое этим словоупотреблением представление о "множестве миров" (или "солнц") связано с научно-популярным произведением, которое читалась во всей Европе XVIII в. — "Entretiens sur la pluralite des mondes" Фонтенеля.⁸ Благодаря переводу А. Д. Кантемира эта книга (по крайней мере с 1740 г.) способствовала, несмотря на сопротивление Церкви, распространению в России коперниканской картины мира⁹ и также оставила следы в религиозной лирике, например в переложении 106-го псалма А. П. Сумарокова¹⁰ и в оде М. М. Хераскова "Мир".¹¹

Это стихотворение Сумарокова, которое появилось в 1755 г. в журнале Академии наук "Ежемесячные сочинения", в свое время дало повод Тредиаковскому обратиться с доносом в Святейший Синод. В 1745 г. благодаря протекции Церкви Тредиаковский, вопреки воле своих будущих коллег, был назначен профессором Академии наук.¹² Теперь он воспользовался случаем исполнить роль идеологического цензора и очернить своего молодого поэта-соперника. В юности Тредиаковский шокировал современников своим религиозным свободомыслием; теперь же в своем доносе он стремился связать стихотворение Сумарокова с учением "новейших философов" о множестве миров и тем разоблачить как еретическое.¹³ Учитывая духовную атмосферу царствования Елизаветы, Тредиаковский мог надеяться на успех своего действия (как и в какой мере ему удалось повредить своему врагу, остается неизвестным). В следующие десятилетия, в царствование Екатерины II, обстоятельства изменились. Новая императрица гордилась своей дружеской перепиской с такими корифеями французского Просвещения, как Вольтер и Д'Аламбер. При этой новой ситуации учение Коперника пользовалось поддержкой государства и в ходе реформы образования 1786 г. стало даже частью общеобразовательной школьной программы. Несмотря на это, учение о "множестве миров" и в дальнейшем возбуждало протесты. Так, еще в 1783 г. в журнале "Собеседник любителей российского слова", в том самом журнале, в котором годом позже была напечатана ода Державина "Бог", разгорелась новая дискуссия на эту тему.¹⁴

Исходя из знания, принесенного наукой Нового времени, Державин в своей оде видит Бога как существо, которое превосходит всякое человеческое понимание, величию которого "нет места и причины", которому "числа и меры нет". Непостижимость Бога в дальнейшем выражается рядом кажущихся парадоксальными формулировок, которые в своей затрудненной смысловой структуре также создают впечатление непостижимости. Между прочим, речь идет о вечности, которая все же имеет начало — в Боге; речь идет о Боге, который сам себя из себя сотворил и который есть свет, сотворивший из себя самого свет. Благодаря инструментовке, создаваемой словесными и звуковыми повторами, сверхрациональный характер этого языка воплощается в самой форме стихотворения: "Себя собою составляя, / Собою из себя сияя, / Ты свет, откуда свет истек" (III стр.).

В мистико-экстатическом характере этих стихов традиционная русская вера получает внушительное подтверждение, несмотря на все уступки западноевропейской религии разума. Заданная таким образом перспектива остается действенной и тогда, когда Державин обращается к крайне проблематичной, с церковной точки зрения, идее множества миров и вслед за Сумароковым и Херасковым использует ее для прославления Бога: непостижимость Бога находит себе соответствие в бесчисленном множестве созданных им "миров", которые со своей стороны опять умножаются бесконечно: "Миры умножа миллионом / Стократ других миров" (IV стр.) — здесь Державин вновь пишет языком, который своей крайней гиперболичностью приближается к абсурду. Этому множеству миров соответствует такое же непостижимое множество "солнц", ведь в гелиоцентрическом универсуме коперниканского учения каждый из этих бесчисленных миров имеет свое солнце. Затем Державин поэтично сравнивает эти "солнца" с сыплющимися искрами и сверкающими, трепещущими пылинками инея в прекрасный зимний день:

.........
Как искры сыплются, стремятся,
Так солнцы от Тебя родятся;
Как в мразный ясный день зимой
Пылинки инея сверкают,
Вратятся, зыблются, сияют,
Так звезды в безднах под Тобой (IV стр.)

Это сравнение подчеркивает красоту творения и тем самым служит прославлению Бога. Представление о динамизированной материи, которое подспудно присутствует в этом образе, также связано со сферой научного знания Нового времени — эти образы могли восприниматься как поэтическое соответствие знаменитому учению Декарта о возникновении солнечной системы из вихрей (tourbillons) материи, о чем также речь идет в "Entretiens" Фонтенеля.¹⁵

С точки зрения традиционных религиозных представлений о мире, крамольность этого безграничного "множества миров" заключалась в децентрализации вселенной: привычное представление о человеке и о земле, на которой он живет, как о центре мироздания, разрушается. Жаль, что Русская Церковь сумела реагировать на это развитие в истории идей только протестами и требованиями запрета. В этой связи стоит упомянуть, что Церковь добивалась монополии на всю сферу выражения духовного содержания, включая духовную поэзию. В этом контексте и ода "Бог" Державина несколько раз попадала в поле зрения церковной критики.¹⁶

Последствием этой закоснелой позиции была потеря авторитета официальной Церкви. Становится понятным, почему большая часть образованной русской публики во второй половине XVIII в. обратилась к квази-религиозному учению масонов. Об этом кризисе религиозного сознания Державин говорит во второй части своей оды, все же придерживаясь перспективы традиционной веры. Во вселенной бесчисленных миллионов миров, человек, как кажется, исчезает перед Богом: он есть "ничто". Мотив метафизического отчаяния, который намечается здесь, повторяется в следующей строфе, но теперь этот мотив обращается в положительную сторону с помощью еще одного красноречивого сравнения: пусть человек — ничто, но в нем же отражается величие и доброта Бога, как солнце отражается в капле воды:¹⁷

.........
А я перед Тобой — ничто.
Ничто! — Но Ты во мне сияешь
Величеством Твоих доброт;
Во мне себя изображаешь,
Как солнце в малой капле вод.
........ (VII стр.)

Именно то, что он сотворен по образу и подобию Бога — "Во мне себя изображаешь", — спасает человека от исчезновения в безграничном универсуме Нового времени. Как подобие Бога человек является существом духовным, и таким образом он способен созерцать Бога, что ставит существование Бога для Державина вне всякого сомнения¹⁸. Этот ход мысли, известный как психологическое доказательство существования Бога, связывается далее с еще одной формой доказательства, которая была особенно популярна в эпоху Просвещения — телеологическое или физико-теологическое доказательство природный порядок ("природы чин") предполагает существование Творца ¹⁹ .У Державина, однако, эти доказательства существования Бога не являются самоцелью, но способствуют утверждению вновь осознанного достоинства человека сердце и разум говорят ему, что Бог существует, — и тем самым человек, который есть часть существования Бога, "не ничто"

.........
Я есмь — конечно есь и Ты!
Ты есь! — Природы чин вещает,
Гласит мое мне сердце то,
Меня мой разум уверяет
Ты есь — и я уж не ничто
......... (VIII стр)

Особое положение человека во вселенной здесь определяется е negative — как "не ничто" Однако для Державина этого мало В своем стремлении положительно установить положение человека во вселенной в соответствии с духовными предпосылками Нового времени он ориентируется на учение о порядке действительности, которое восходит к классической античности, но было особенно популярно в Европе XVIII в Речь идет об учении о лестнице или цепи бытия "Рядом со словом "Природа" фраза "Великая цепь бытия" была священным словом XVIII века, в некотором смысле аналогичным священному слову "Эволюция" в позднем XIX веке"²⁰ Державин также в своем стихотворении несколько раз говорил о "цепи существ" В этой цепи человек находится в средней позиции — именно там, где соприкасаются материальная и духовная части творения. В XVIII в. это также было распространенным представлением, помогавшим понять относительность роли человека и подчеркивавшим его участие в материальном или животном мире; таким образом должно было смягчиться его антропоцентрическое высокомерие.²¹ Но это не является замыслом Державина, скорее напротив: учение о лестнице бытия дает ему возможность опять возвысить человека до того центрального положения, которое, казалось, им утрачено в свете учения о множестве миров.

Благодаря своей средней позиции в цепи бытия, человек у Державина получает новое самосознание, что выражается в анафорическом накоплении местоимений первого лица. Мысль о двойной природе человека, которая, таким образом, оценивается положительно, затем развивается дальше: как материальное существо "я" только прах, но тот же самый "я" со своим "умом громам повелеваю" (здесь, по-видимому, имеется в виду изобретение громоотвода Б. Франклином в 1752 г.). Этот пассаж торжественно ведет к двойной антитезе, причем по-прежнему в форме первого лица, человек есть в одно и то же время "царь и раб", "червь и Бог":²²

Я связь миров повсюду сущих,
Я крайня степень вещества,
Я средоточие живущих,
Черта начальна Божества.
Я телом в прахе истлеваю,
Умом громам повелеваю,
Я царь — я раб, — я червь — я Бог! (IX стр)

После того как стихотворение достигло в этом месте своей эмоциональной вершины, лирический субъект возвращается, теперь уже в позиции смирения, к теме создания человека Богом, и стихотворение заканчивается новым прославлением Творца, причем начальный мотив непостижимости Бога повторяется и в свете обретенных в ходе поэтического развития этого стихотворения представлений подтверждается более авторитетно.

Примечания

1. При переводе данной работы на русский язык мне помогла И. Паперно.

2. См.: Романов Б. Н. Духовные стихотворения Державина // Державин Г. Р. Духовные оды. М., 1993. С. 9 и сл.

3. Записки из известных всем происшествиев и подлинных дел, заключающий в себе жизнь Гаврилы Романовича Державина // Державин Г. Р. Сочинения. СПб., 1876. Т. 6. С. 402 (примеч. Державина).

4. Ср. примечания Я. К. Грота: Там же. Т. 1. С. 133 (в дальнейшем текст оды "Бог" цитируется по этому же изданию, с. 130-133). Данные Грота дополняются у Н. Струве: Struve N. L'ode intitule "Dieu" // Derjavine. Un poete dans l'Europe des Lumieres / Ed. Davidenkoff A. Paris, 1994. P. 117-120, здесь p. 117. См. последний немецкий перевод: Russische Gedichte. Ins Deutsche ubertragen von Ludolf Muller. Munchen, 1979. S. 19-22.

5. Hazard P. La crise de la conscience europeenne. 1680-1750. Paris, 1961.

6. Комментарий Я. К. Грота всецело пронизан этой дискуссией; ср. также: Левицкий А. Оды "Бог" у Хераскова и Державина. (Предварительные заметки) // Gavriil Derzhavin (1743-1816) / Ed. Etkind E.; Elnitsky S. Northfield; Vermont, 1995. P. 341-360; Эткинд E. Две дилогии Державина // Там же. С. 234-256.

7. К маркированным элементам церковнославянского языка принадлежат: окончание прилагательного мужского рода единственного числа в ударной позиции на -ый вместо -ой как в живый; повторное употребление деепричастной формы прошедшего времени активного залога как в создавый; первое и второе лицо глагола есть — я есмь, Ты есь (за эту лингвистическую информацию благодарю В. М. Живова).

8. Ср.: Rosendahl G. Deutscher Einfluss auf Gavrijl Romanovic Derzhavin. Ненапечатанная канд. диссертация. Bonn, 1953. S. 65 (сноска); Crone A. L. Derzhavin's "Bog": the Internalization of Lomonosov's "Bozie velicestvo" // Russian Literature. 1998. V. 44. P. 11.

9. Разговоры о множестве миров г. Фонтенелла Парижской академии наук секретаря. С французскаго перевел и потребными примечаниями изъяснил князь Антиох Кантемир в Москве 1730 году. СПб., 1740. Перевод Кантемира восходит к первой половине 1730-х гг., но был напечатан лишь в 1740 г. Ср.: Райков Б. Е. Очерки по истории гелиоцентрического мировоззрения в России. 2-е изд. М.; Л., 1947. С. 214-235. О датировке см.: Сорокин Ю. С. У истоков литературного языка нового типа. (Перевод "Разговоры о множестве миров" Фонтенеля) И Литературный язык XVIII века. Проблемы стилистики. Л., 1982. С. 52-85, здесь с. 61. — Еще в 1756 г. Св. Синод обратился с просьбой к императрице Елизавете, "дабы никто отнюдь ничего писать и печатать как о множестве миров, так и о всем другом, вере святой противном и с честными нравами не согласном, под жесточайшим за преступление наказанием, не отваживался, а находящуюся бы ныне во многих руках книгу о множестве миров Фонтенеля, переведенную (...) князем Кантемиром (...) указать везде отобрать и прислать в Синод" (цит. по кн.: Сводный каталог русской книги гражданской печати XVIII века. 1725-1800. М., 1966. Т. 3. С. 313). Эта просьба не была удовлетворена и в 1761 г. появилось второе издание этой книги в значительном для того времени тираже 1233 экз. (там же, с. 313 и сл.). Третье издание состоялось в 1803 г.; ср.: Райков Б. Е. Указ. соч. С. 235.

10. Сумароков А. П. Поли. собр. всех сочинений... М., 1781. Ч. 1. С. 163-166. Так же как у Державина, в 11-й строфе этого стихотворения светила предстают неисчислимыми миллионами, но перед Богом они являются лишь песчинкой: "Я свет на свет постановляю, / И миллионы вображаю / Их, в смутной мысли я своей, / Толико ж их взношу над оны / И паки, паки миллионы: / Пещинка то вселенной всей". (Там же. С. 165).

11. Херасков М. М. Мир ("Отверзлась мне завеса мира...") // Утренний свет. 1778. Ч. 2. Янв. С. 74-76. Так же как Державин, Херасков пользуется здесь формой торжественной оды (но, правда, с другой рифмовкой, вместо AbAbCCdEEd — AAbCCbDDee). Бог здесь прославляется как "царь миров", и эти "миры" числятся тысячами: "Отверзлась мне завеса мира! / В восторге дух, трепещет лира! / Молчу, дивлюся и пою. / О коль видения любезны! / Звездами полны вижу бездны; / Над тысячьми миров стою; / На небо возвер-гаю взгляды, / Висят горящия лампады, / Струями разливают свет / Се град, где Царь миров живет!" Строка "Звездами полны вижу бездны" явно восходит к "Вечернему размышлению..." Ломоносова: "Открылась бездна звезд полна; / Звездам числа нет, бездне дна" (Ломоносов М. В. Избранные произведения. М.; Л., 1965. С. 219).

12. Пекарский П. История Императорской академии наук в Петербурге. СПб., 1873. Т. 2 (репринт: Лейпциг, без года). С. 107.

13. Ср.: Пекарский П. Редактор, сотрудники и цензура в русском журнале 1755-1764 годов. СПб., 1864. С. 42-45; Райков Б. Е. Указ. соч. С. 268 и сл. Названный эпизод является лишь стычкой в тогдашней литературной "войне", ср.: Гринберг М. С., Успенский Б. А. Литературная война Тредиаковского и Сумарокова в 1740-х — начале 1750-х годов // Russian Literature. 1992. Т. 31. Р. 133-271.

14. Райков Б. Е. Указ. соч. С. 343 и сл. В последующие десятилетия публичная дискуссия о коперниканском учении ожила опять только после победы над Наполеоном и под знаком Священного союза (там же, с. 360 и сл.).

15. Ср.: Разговоры о множестве миров... ("Авторово предисловие", 5 сноска, без паг. и с. 115 и сл. "Вечер четвертый").

16. См.: Живов В. М. Кощунственная поэзия в системе русской культуры конца XVIII-начала XIX века // Из истории русской культуры. М., 1996. Т. 4: XVIII-начало XIX века. С. 739.

17. О мотиве зеркала у Державина ср.: Pome X. "Избрал он совсем особый путь" (Державин с 1774 по 1795 г.) // XVIII век. Сб. 21. СПб., 1999. С. 247- 259. Ср. также параллель из Хераскова к державинскому образу капли, приведенную А. Левицким (указ. соч., с. 346) и Rosendahl (указ. соч., с. 64 и сл.). Последний автор особенно подчеркивает значение Клопштока для державинской оды, ссылаясь, между прочим, на знаменитую фразу о "капле на ведре" ("Tropfen am Eimer") из его поэмы "Весенний праздник" ("Fruhlingsfest"). Независимо от всех "влияний" опять становится ясным, в какой мере Державин не только в своем мышлении, но и в своем поэтическом языке прибегает к распространенным в это время формулам.

18. В связи с вопросом об отношении Державина к атеизму см его стихотворение "Успокоенное неверие" (1779) (Державин Г. Р. Сочинения Т 1 С 42-45) Атеизм беспокоил и Фонвизина в последние годы его жизни, ср. его "Чистосердечное признание в делах моих и помышлениях" (Фонвизин Д. И. Собр. Соч. В 2 т. М., Л., 1959 Т 2 С 95, 100 и сл.)

19. Schluter D Gottesbeweis // Histonsches Worterbuch der Philosophie G-H Darmstadt, 1974 Bd 3 S 820 Физико-теологическое доказательство существования Бога у Державина занимает центральное место в его переложении 18-го псалма "Доказательство творческаго бытия" (1796) Державин Г Р Сочинения Т 1 С 497) Различные доказательства существования Бога играют важную роль также в произведениях позднего Тредиаковского, ср Breitschuh W Die Feoptija V К Trediakovskijs Ein physikotheologisches Lehrgedicht lm RuB-landdes 18 Jahrhunderts Munchen, 1979 S 38 ff

20. Lovejoy A О The Great Cham of Being Cambridge/Mass-London, 1964 P 184 ("The Chain of Being in Eighteenth-Century Thought, and Man's Place and Role in Nature"), см также Hart P R Derzhavin's Ode "God" and the Great Chain of Being//Slavic and East-European Journal 1970 N 14 P 1-10

21. Lovejoy А. О. Op. cit. Р. 191 ff

22. Представление, что человек — "червь" и ничто перед Богом, также принадлежит к распространенным формулам XVIII в., ср. Грот Я. К. Указ соч. Т. 1 С 142 Здесь приведены параллельные места из "Ночных размышлений" Э. Юнга и из оды Клопштока "К Богу"