М. Г. Альтшуллер. Литературно-теоретические взгляды Державина и "Беседа любителей русского слова"

Последние годы жизни Державина почти целиком были посвящены созданию обширного литературного трактата "Рассуждение о лирической поэзии или об оде". Эта работа, хотя и законченная автором, в полном виде не была опубликована (смерть Державина прервала подготовку рукописи к печати). Впрочем, значительные ее разделы были прочитаны автором на заседаниях "Беседы" и напечатаны в ее "Чтениях".

Во многом "Рассуждение" связано с традициями классицизма, для которого особенно характерно стремление к строгому определению жанров и тщательная разработка их теории. Однако оно в значительной степени отражает и новые литературные веяния, связанные с творческими устремлениями и самого Державина, и многих других членов "Беседы".

В самом начале работы Державин рассматривает лирическую поэзию прежде всего как проявление творческого духа поэта: "Лирическая поэзия... отлив разгоряченного духа; отголосок растроганных чувств; упоение или излияние восторженного сердца... Она (ода, — М. А.) не есть, как некоторые думают, одно подражание природе, но и вдохновение оной, чем и отличается от прочей поэзии. Она не наука, но огонь, жар, чувство".¹

Далее, переходя к характеристике различных видов вдохновения, Державин пишет: "Вдохновение не что иное есть как живое ощущение, дар неба, луч божества. Поэт... приходит в восторг, схватывает лиру и поет, что ему велит его сердце... В прямом вдохновении нет ни связи, ни холодного рассуждения...".²

Интерес этих положений Державина заключается в том, что он, говоря о вдохновении, ни словом не упоминает о рассудке, который, по теории классицизма, должен управлять порывами вдохновения, что было афористически четко сформулировано Буало в "Науке поэзии" и подхвачено его многочисленными последователями.

Буало говорит об оде: "Chez elle un beau desordre est un'effet de l'art" (Ее рассчитанный беспорядок есть следствие искусства). Баттё, за которым Державин, по собственному признанию, следовал, подчеркивает, что вдохновение — не непосредственное чувство, а результат искусственного, т. е. в конечном счете рассудочного, разгорячения художника: "Сие чувство собственно называется Исступлением не в то время, когда оно натурально, то есть когда оно существует в человеке, ощущающем оное по самой действительности своего состояния; но только тогда, когда оно находится в Артисте, Поэте, Живописце, Музыканте; когда оно происходит от воображения, искусственно разгоряченного предметами, кои оно представляет себе во время сочинения".³

Н. Остолопов в "Словаре древней и новой поэзии" формулирует это положение педантически точно со свойственной эпигонам классицизма ограниченностью: "Однако ж таковая стремительность его (беспорядка, — М. А.) непременно должна быть, ежели не управляема, по крайней мере сопровождаема рассудком, а без того беспорядок не будет действием искусства и никому не понравится".⁴

Как известно, представление о вдохновении, не зависящем от воли самого поэта, как основном источнике творчества было сформулировано еще Платоном: "Все хорошие эпические поэты не благодаря уменью слагают свои прекрасные поэмы, а только тогда, когда становятся вдохновенными и одержимыми... поэт — это существо легкое, крылатое и священное; он може г творить не ранее, чем сделается вдохновенным и исступленным и не будет в нем более рассудка".⁵

Создатели поэтики классицизма не могли игнорировать это общеизвестное положение. Однако, стремясь к регламентации, нормативности, они подчинили строгим правилам рассудка и само вдохновение. Напротив, в пору развития романтизма идеи Платона в полемике с классицизмом получают, как известно, особенно широкое распространение.⁶

Показательно, что один из самых правоверных последователей классицизма в "Беседе" Д. И. Хвостов, упрекавший Державина в том, что его "Рассуждение" "не иное есть, как перевод из слова в слово аббата Баттё, но умноженный или, лучше сказать, разжиженный неосновательными понятиями и ложными заключениями...", в числе этих ложных заключений отметил и выписал прежде всего замечания Державина о вдохновении.⁷

Последовательно выдержать свою позицию Державин, однако, не сумел: в его дальнейших рассуждениях мы найдем мелочную регламентацию совершенно в духе традиций классицизма. Так, он тут же делит вдохновение на виды: грозное, гневное, нежное, умилительное и т. д.⁸ Вопреки собственной поэтической практике он, вслед за Шишковым, настаивает на строгом, по Ломоносову, стилевом разделении жанров: "...гимн и ода заимствуют свое наречие, свои краски, свою силу от воспеваемого ими предмета; но никогда площадных или простонародных слов себе не дозволяют...". Правда, тут же поэт, свободно перемешивающий в собственных стихах высокое и низкое, добавляет ограничение столь жестко сформулированного правила: "Разве в таком роде будут писаны".⁹

Однако принятое в начале "Рассуждения" положение о свободном, вдохновенном поэте вступало в противоречие со скрупулезной классификацией и приводило Державина к выводам, отходящим от поэтики классицизма.

В четвертой, неопубликованной, части "Рассуждения" Державин, подчеркивая, что он следует за "новейшими словесниками", подразделяет оды на различные "статьи": духовную, героическую, философскую и пр. Затем приводит ряд еще более мелких подразделений, среди которых: генетлиатическая, или на день рождения; эпиталамическая, или на брачное сочетание; эвхаристическая, или благодарственная, и т. д.¹⁰ Заканчивая это перечисление в подготовительных материалах к "Рассуждению", поэт прибавляет: "...и прочие школьные враки, на которые прежде разделяли всю вообще поэзию".¹¹ В беловом тексте формулировка несколько смягчена: "Но я скажу: Ежели названии не придают вещам уважения без прямого достоинства, то должно со мной согласиться, что таковые разделения не что иное, как школярный вздор...".¹²

Далее Державин предлагает свою классификацию поэзии, в основе которой лежит творческая индивидуальность крупнейших поэтов. Разделяя принятое всеми теоретиками классицизма античное представление об искусстве как подражании природе, он подчеркивает, что в способах этого подражания выражается творческая личность поэта, что и является в искусстве самым важным, решающим: "Но когда раздел непременно нужно, то можно бы оный установить не по содержаниям вещей в песнях, но по свойствам или именам славных песнопевцев, для того, что не токмо стихотворство, но и другие художества суть слепок творческого духа с природы, или подражание оной; но у всякого гения есть своя собственность, или печать его дара, которым он от других отличается".¹³ Державин предлагает называть героическую оду Пиндарической, любовную — Сафической, роскошную — Анакреонтической, а меланхолическую — Оссиянскою.¹⁴ Полного разрыва с делением по содержанию здесь еще нет, но все же на передний план Державин выдвигает представление о поэтической индивидуальности. Принципиальность этих положений Державина была замечена митрополитом Евгением и вызвала его критику: "Советую вам не вооружаться против сего разделения поэзии. Оно не школярное, а коренное Греческое... Сие разделение по материям весьма естественно. А ваше разделение по песнопевцам вовсе не годится...".¹⁵ Подчиняясь авторитету своего ученого друга, Державин вычеркнул соответствующие страницы в подготовленном к печати тексте "Рассуждения" в угоду общепринятой точке зрения,¹⁶ но, как свидетельствует ответное письмо Евгению, остался при своем мнении: "...педантские разделы лирических стихотворений я не очень уважаю, но чтоб не поднять всю ораву школ на себя, переменяю, несколько только касаясь".¹⁷

В одном ряду с этими рассуждениями Державина можно воспринять и интереснейшую полемику о Гомере, развернувшуюся на страницах "Чтений". Пока "Илиада" рассматривалась прежде всего как эпическая поэма, т. е. как произведение, строго прикрепленное к ряду аналогичных явлений мировой литературы ("Энеида", "Генриада", "Россиада" и пр.), перевод ее александрийским стихом с рифмой ни у кого не вызывал возражений и работа Кострова была встречена общими похвалами. Когда же встала задача "представить отлепок творения Омерова в духе оригинала, с его формами и со всеми оттенками, таким образом, чтоб мы имели в глазах не Кострова, не Гнедича, но Омера — Омера в чистейшим созерцанри природной его красоты",¹⁸ тогда Уваров в полемике с Капнистом провозгласил известный тезис: "Омер в русском зипуне столько же мне противен, как и во французском кафтане".¹⁹

В державинской классификации оды по "песнопевцам" особенно интересно упоминание Оссиана, творчество которого характеризуется "мрачными описаниями природы, тенями героев, в облаках летающими, и унынием, от слепоты и старости происходящим".²⁰

Приблизительно в эти же годы и сам Державин отдает дань увлечению Оссианом, своеобразную поэзию которого он пытается воссоздать в стихотворении "Жилище богини Фригии" (1812). Как Уваров требовал для Гомера оригинальной формы воплощения на русском языке, так же и Державин стремится найти новые способы для выражения оссиановских настроений:

Брагге скальда мчал сквозь дебри темны.
В ужасе без чувств скальд трепетал,
Вой слыша волчьи, вранов стоны
И зря, древ с вершин как огнь сверкал...²¹

В письме к П. Г. Головкину по поводу этих стихов Державин говорит о подражании Оссиану и сознательном стремлении к трудности: "Я признаюсь, что оно необыкновенными и трудными стихами написано, не может и показаться вдруг по некоторым особливо мрачным идеям; но мне хотелось во вкусе Оссиана тех времен и тех стран сличить нечто, когда скандинавы с Дуная перешли на север".²²

Теоретическое обоснование намеренной затрудненности стиха Державин мог найти у Радищева,²³ к литературным идеям которого в "Беседе" относились с большим вниманием и сочувствием. Уваров в упоминавшемся письме, полемизируя с Капнистом, приводит в защиту трехсложных размеров большой отрывок из сочинения г. Р<адищева>, "о котором Российские музы не без сожаления вспоминают...",²⁴ цитируя, кстати сказать, ту самую главу "Тверь", где находятся рассуждение о "трудности". Демонстрирует свое уважение к Радищеву и оппонент Уварова В. В. Капнист: "Признаюсь, мысли сего просвещенного человека во многих частях достойны уважения".²⁵

Для европейского преромантизма произведения Оссиана наряду с Гомером были проявлением свободного творческого духа, не связанного заранее принятыми правилами.²⁶ На страницах "Чтений в "Беседе"" мы найдем переводы из Оссиана, и, вероятно, очевидная для преромантизма близость Оссиана и Гомера привела к тому, что гомеровский размер оказался употребленным и для русского Оссиана:

В мрачной долине, где шумно стремятся с гор пенные воды,
Скорбью объятый, ко древу уклоншись, стоял воздыхая..²⁷

Наряду с этим оссиановская тематика употребляется для создания жестокого романса, построенного на характерных преромантических мотивах, точно сформулированных Державиным в определении оссиановской поэзии:

Ветер свищет, завывая,
Бьется о берег волна,
Распростерлась ночь густая,
Я скитаюся одна!²⁸

Рассуждения о творческой индивидуальности как основе изучения поэзии закономерно приводят Державина к популярной у теоретиков романтизма мысли об эстетическом значении самобытной национальной культуры. Впрочем, об историческом развитии лирической поэзии, переходящей от одного народа к другому, говорили европейские и русские авторы XVIII в. и до романтиков. Это было сформулировано в идее о "странствовании муз". Отражение этой идеи мы находим у Державина: "Египтяне, евреи, индейцы, персы и прочие восточные народы не могут не почесться древнейшими греков и латинян, от коих в средние века, как многие писатели уверяют, на западе барды, а на севере скальды принесли образцы песен к кельтам, германам, англосаксам, исландам, коледонянам и скандинавам".²⁹ В этом перечислении начисто отсутствует характерное для классицизма безоговорочное признание абсолютного превосходства античной литературы над всеми остальными: каждый народ, считает Державин, создает свои эстетические ценности, которые заслуживают пристального внимания читателя и исследователя. Более того, исходя из известного положения Гердера, Державин даже подчеркивает, что поэзия диких и первобытных народов обладает достоинствами, не известными литературам цивилизованных стран: "...вообще примечается, что чем народ был дичее, тем пламеннее было его воображение, отрывистее и короче слог, менее связи, распространения и последствий в идеях, но более живописной природы в картинах и более вдохновения".³⁰Исходя из этих представлений, Державин включает в рассуждения материалы о восточных литературах — индийской, китайской, персидской, — обращаясь за сведениями к наиболее авторитетным специалистам: известному индологу Лебедеву,³¹крупным китаистам-переводчикам Каменскому и Липовцеву и др.³²

Интересы Державина и в этом случае не расходились с литературными симпатиями других членов "Беседы", которые отдавали дань модной для романтизма восточной тематике с ярко выраженным этнографическим колоритом, что отметил еще Г. А. Гуковский.³³ Таково, например, в первой книжке "Чтений" стихотворение Д. Горчакова "Аише и Али", в котором рассказывается об убитом по дороге к возлюбленной молодом татарине.

В одном из последних "чтений" напечатана "Песнь Курайча рифейских гор", где в условно-башкирской форме (по примеру державинской "Фелицы") воспевается победа над Наполеоном. Мы найдем здесь мрачные картины в духе Оссиана и "Слова о полку Игореве", воспринимавшегося в оссиановском ключе:

...и хищный зверь горами
Стремится к полночи бежать;
И враны черные стадами
Туда ж пустились оплетать.
.........
Совы средь ясна дня летели.
В колчанах стрелы зашумели,
На луке взвыла тетива.³⁴

Для усиления местного колорита в тексте употребляются такие слова, как курайча, туйгун, аул, Дадъжал и др., объясненные затем в примечаниях. Число подобных примеров можно было бы значительно умножить.

Естественно, что при таком большом интересе к различным национальным литературам Державин проявляет особое внимание к русскому фольклору. Как известно, именно в последние годы своей жизни он создает целый ряд произведений, построенных на материале устного народного творчества. Таковы, например, романсы "Царь-девица", "Новгородский волхв Злогор", опера "Добрыня".³⁵

В "Рассуждении" Державин резко отрицательно отзывается о былинах, которые "одноцветны, однотонны... и без всякого вкуса",³⁶ впрочем, из них можно "много заимствовать чудесных происшествий",³⁷ что, к слову сказать, поэт и делает в опере "Добрыня". Таким образом, и отрицание былин не является у Державина достаточно последовательным. Поэтические же достоинства народных песен автор "Рассуждения" оценивает очень высоко. Он подчеркивает их непосредственность ("ближе к природе, нежели к искусству"),³⁸ видит в них "не только живое воображение дикой природы, точное означение времени, трогательные, нежные чувства, но и философское познание сердца человеческого".³⁹

Глубокий интерес к фольклору отличает деятельность главного вдохновителя "Беседы" А. С. Шишкова. Во вступительной речи на открытии общества он ,в числе трех родов словесности на втором месте называет народную ⁴⁰ и в том же 1811 г. выпускает известные "Разговоры о словесности", которые явились первым по времени сочинением по поэтике народного творчества.⁴¹ В своих беглых замечаниях о поэтике народных песен Державин опирается на эту книгу Шишкова, когда говорит об отрицательных сравнениях и усеченных прилагательных как основных особенностях народной песни.⁴² Заканчивая свой разбор народных песен, Державин ссылается на "с великой основательностью писанные Шишковым "Разговоры о словесности"".⁴³

Таким образом, в "Рассуждении" Державина отразилась, с одной стороны, поэтика классицизма с ее строгой регламентацией и тщательно разработанной системой жанров, с другой — новые литературные веяния, сказавшиеся прежде всего в трактовке вдохновения как непосредственного, не зависящего от поэта порыва, во внимании к оригинальному, самобытному творчеству, не ограниченному заранее заданными правилами, в интересе к фольклору.

Сопоставление "Рассуждения о лирической поэзии" с материалами "Чтений в "Беседе любителей русского слова"" показывает, что и некоторые другие члены "Беседы" проявляют большой интерес к тем же новым для того времени литературным проблемам, которые несколько позже были названы романтическими.

Сложный ;вопрос о литературной позиции "Беседы", несомненно, заслуживает специального изучения.

Можно также сказать, что достаточно широко распространенные представления о Державине как безвольном орудии в руках Шишкова ⁴⁴ или об охлаждении и пренебрежении Державина к "Беседе" ⁴⁵ нуждаются, по крайней мере, в серьезных коррективах.

Для Державина "Беседа" была той достаточно благодарной аудиторией, к которой он охотно обращался с результатами своих поэтических и теоретических трудов.

Примечания

1. Сочинения Державина с объяснительными примечаниями Я. Грота, т. VII. СПб., 1878, стр. 531-532. — В дальнейшем: Державин.

2. Державин, т. VII, стр. 536.

3. Ш. Батте. Начальные правила словесности, т. III. М., 1807, стр. 232-233.

4. Н. Остолопов. Словарь древней и новой поэзии, ч. II. СПб., 1821, стр. 241.

5. Платон. Ион, 533Е-534В.

6. См., например: А. И. Белецкий, Избранные труды по теории литературы. Изд. "Просвещение", М., 1964, стр. 53 и сл.

7. Д. И. Хвостов. Записки о словесности. В кн.: Литературный архив, т. 1. Изд. АН СССР, М. — Л., 1938, стр. 375.

8. Державин, т. VII, стр. 537-550.

9. Там же, стр. 536. — Ср. у Шишкова: "... простые и низкие понятия важным и возвышенным слогом описывать неприлично" (Рассуждение о старом и новом слоге российского языка. СПб., 1803, стр. 212).

10. Отдел рукописей ГПБ (Ленинград), ф. 247, Державин, т. 5, лл. 114 об. — 115. — В дальнейшем: Архив Державина.

11. Там же, л. 189 об.

12. Там же, л. 115-115 об.

13. Там же, л. 115 об.

14. Там же, л. 116 об.

15. Державин, т. 6, стр. 354.

16. Архив Державина, т. 5, лл. 115 об. — 116 об.

17. Державин, т. VI, стр. 382.

18. С. С. Уваров. Ответ В. В. Капнисту на письмо его об экзаметре. Чтение 17-е в "Беседе любителей русского слова". СПб., 1815, стр. 55-56,

19. Там же, стр. 61-62.

20. Архив Державина, т. 5, л. 116,

21. Державин, т. III, стр. 80.

22. Там же, стр. 83.

23. "Он (стих, — М. А.) очень туг и труден на изречение ради частого повторения буквы г и ради соития частого согласных букв бства тьму претв — на десять согласных три гласных. .. хотя иные почитали стих сей удачным, находя в негладкости стиха изобразительное выражение трудности самого действия" (А. Н. Радищев, Полное собрание сочинений, т. 1. Изд. АН СССР, М. — Л., 1938, стр. 354).

24. Чтение 17-е, стр. 58.

25. В. В. Капнист, Собрание сочинений, т. II. Изд. АН СССР, м, — Л., 1960, стр. 218.

26. См., например: И. Г. Гердер, Избранные сочинения. Гослитиздат, М. — Л., 1959, стр. 43, 44.

27. В. Н. Оли н. Темора. Отрывок из пятой песни Оссиановой поэмы. Чтение 14-е. 1815, стр. 60.

28. Пав. Мижуков. Сальгар и Кольма. Чтение 16-е, 1815, стр. 43.

29. Архив Державина, т. 5, л. 124.

30. Державин, т. VII, стр. 535. — Ср.: "...чем более диким, то есть чем более живым, чем более свободным в своей деятельности является народ, тем более дикими, то есть живыми, свободными, чувственными, лирическими и исполненными действия, должны быть и песни его..." (И. Г. Гердер, Избранные сочинения, стр. 27-28). Следует отметить, что до Гердера о ценности поэзии "диких" народов говорил А. П. Сумароков в небольшой статейке "О стихотворстве камчадалов" (А. П. Сумароков, Полное собрание всех сочинений, ч. IX. М., 1787, стр. 248).

31. См.: М. Г. Альтшуллер. Лебедев и Державин. Народы Азии и Африки, 1963, № 4, стр. 126-129.

32. Архив Державина, т. 5, лл. 203-206,

33. Г. А. Гуковский. Пушкин и русские романтики. Саратов, 1946, стр. 9.

34. Чтение 13-е. 1813. стр. 98.

35. См.: Ю. М. Лотман. Записи народных причитаний начала XIX века из архива Г. Р. Державина. Русская литература, 1960. № 3, стр. 145-150; Г. Н. И о н и н. Фольклорные мотивы в поэзии Г. Р. Державина 1800-х годов. Русский фольклор. Материалы и исследования, вып. VII. Изд. АН СССР, М, — Л., 1962, стр. 52-66.

36. Державин, т. VII, стр. 614.

37. Там же, стр. 610.

38. Там же, стр. 612.

39. Там же, стр. 612-613.

40. Чтение 1-е, 1811, стр. 38.

41. М. К. Азадовский. История русской фольклористики. М., 1958, стр. 146.

42. Державин, т. VII, стр. 612.

43. Там же, стр. 614.

44. Я. Грот. Жизнь Державина по его сочинениям и письмам и по историческим документам. СПб., 1880, стр. 863. См. также: История русской литературы, Т. V. Изд. АН СССР, М- Л., 1941, стр. 189.

45. В. Западов. Гаврила Романович Державин. Биография. Изд. "Просвещение", М, — Л., 1965, стр. 149.