В.Л. Коровин. «Державин и 1812 год: о смысле и композиции "Гимна лироэпического на прогнание французов из отечества"»

«Гимн лироэпический на прогнание французов из отечества» — самое большое из стихотворений Державина (646 стихов), отклик на величайшую из побед, которые когда-либо ему как «певцу русской славы» приходилось воспевать, и единственное при жизни опубликованное сочинение, в котором он торжественно передает лиру «младым певцам»¹.

Излишне говорить, какое значение придавал этому выступлению сам поэт, но и современники ждали от него произведения, достойного его литературного авторитета. К тому же для создания «Гимна» у поэта не было недостатка не только во внутренних, но и во внешних стимулах. В декабре 1812 г. Державин получил письмо декабря от своего старого знакомого Е.Б. Фукса, на протяжении всей войны занимавшего должность директора военной канцелярии М.И. Кутузова: «Так точно, война нынешняя есть чудо. Она показала, что значит предводитель с доверенностию и опытами, что значит любовь к Государю и Отечеству, что значит народ, восстающий за оскорбленную веру. <...> ...нынешняя война не есть одно дело рук и ума человеческих. Меч праведного Бога-мстителя карал сих нечестивцев: он сверкал и в морозах и в голоде, и несчетная толпища пятнадцати народов истлевали <!> перед нашими глазами. Ему подобает честь, слава и поклонение! Вы изобразили нам сего Бога; вы, конечно, воспоете величие Его в наказаниях и милостях. Сего ожидает от вдохновения вашего спасенное Отечество» [2, т. VI, с. 253]. Поскольку чуть выше в том же письме сообщалось, что Кутузову читали надпись, сочиненную Державиным к его портрету, и что «он принимает всякое произведение пера вашего с чувствительнейшею признательностью», поэт мог счесть это письмо прямо обращенным к нему пожеланием самого фельдмаршала, чуть ли не заказом. И хотя мнение Фукса об Отечественной войне полностью совпадало с тем, что носилось тогда в воздухе и озвучивалось в приказах по армии и царских манифестах, нельзя не заметить, что все перечисленные им герои войны — Бог, Государь, народ и предводитель с доверяющим ему воинством — фигурируют в полном заглавии державинского «Гимна», законченного уже через месяц: «Гимн лироэпический на прогнание французов из отечества. Посвящен во славу всемогущего Бога, великого Государя, верного народа, мудрого вождя и храброго воинства российского». А то, что одержанная победа была чудом Божиим, а не «одно дело рук и ума человеческих», является сквозной мыслью «Гимна», выраженной, в частности, в его апокалипсической образности.

В литературных кругах тоже, разумеется, ждали стихов Державина, даже «младые певцы»:

О старец! да услышим твой
  Днесь голос лебединый...
      [3, с. 240].

Эти строки из «Певца во стане русских воинов» В.А. Жуковского написаны в октябре 1812 г.² Помимо всего прочего, в них простая констатация факта, что на тот момент с начала Отечественной войны читатели еще ни разу не слышали голоса Державина. Только в том же октябре 1812 г. отдельным изданием вышла его «Ода по случаю парения орла над российскою армиею под предводительством князя Кутузова, при селе Бородине, 1812 года в августе» (позднее печаталась под заглавием «На парение орла»; см. [2, т. III, с. 133—135]).

Воанергес! Орел, сын грома!
Не ты ль на высотах паришь?
И снов святых Патмосска холма
Виденья бытием решишь?
О нет! — судеб проречь не смея,
Что агнец одолеет змея,
В тебе я зрю лишь дух Петров.
Так, — он над росским войском вьется,
Им гром и лавр вождю несется.
Се знак: — мы победим врагов.
<...>
Ты шел, — и пройдешь чрез ехидны, —
Овном сбодется лютый зверь.
Нога наступит Александра
На жруща пламем Саламандра.
Стратиг ты молньи Михаил!
      [1, с. 113—114]

Поводом к этому сочинению послужил популярный тогда и использованный также Жуковским в «Певце во стане русских воинов» эпизод с парением орла над головою Кутузова в Царевом-Займище (а не «при селе Бородине») по прибытии его в армию в качестве главнокомандующего 17 августа 1812 г. Согласно помете в автографе, стихотворение написано 31 августа, то есть после Бородинской битвы и за день до оставления Москвы неприятелю. В приведенных стихах важно, что, увидев сначала в орле знак присутствия апостола Иоанна Богослова, автора «Откровения» («Апокалипсиса»), поэт сразу же отказывается от этого предположения в пользу «духа Петрова», представляющего здесь победоносный дух российской армии. Однако далее Державин все-таки возвращается к апокалипсической символике («овном сбодется лютый зверь»), но уже в качестве литературной условности, «не смея» видеть в происходящем буквального исполнения библейского пророчества (иначе непонятно, почему, отказавшись предречь победу «агнца», поэт тут же предрекает победу «овну»). Подобная двойственность образной системы свойственна и «Гимну лироэпическому», где в 33-й строфе³ тот же орел снова символизирует непобедимый «дух Петров»: «Бородинским громом» он поражает Наполеона, который с тех пор

Упал в душе своей как дух Сатанаила,
  Что древле молньей Михаила
    Пал в озеро огня,
    И там стеня,
<...>
Грызет свои беснуясь ссохши кости,
  На славу АЛЕКСАНДРА зря,
    Всем милого Царя.
      [1, с. 131]

Ода «На парение орла» имела некоторый общественный резонанс⁴, но оказалась, по существу, единственным значительным стихотворением Державина об Отечественной войне 1812 г., вышедшим из печати до «Гимна лироэпического»⁵, как бы прологом к нему: в оде поэт предрек победу Кутузову и Александру I, а в гимне прославил ее как совершившееся событие.

«Гимн лироэпический» создавался в конце декабря 1812 г. — начале января 1813 г.: 13 января он уже был прочитан на первом после изгнания французов заседании «Беседы любителей русского слова»⁶, не позднее 20 января⁷ вышел отдельным изданием [7], чуть позже — в составе 10 книжки «Чтений в "Беседе любителей русского слова"» (цензурное разрешение от 30 января). После этого при жизни Державина «Гимн» переиздавался еще два раза — в 1814 [8, ч. I, с. 1—27] и 1816 г. [1, с. 115—146], в последнем случае — с несколькими мелкими исправлениями⁸.

Как известно, особенных восторгов современников державинский «Гимн» не вызвал. Есть, правда, письмо Кутузова, одного из его героев, который за две недели до своей кончины благодарил поэта и жаловался, что ему передали лишь один экземпляр «Гимна» [4, т. V, с. 504]. Есть сведения о «благосклонных отзывах» графа С.Р. Воронцова [2, т. VI, с. 292]. Есть перевод «Гимна» на немецкий язык, сделанный П.О. Гетце и изданный в Риге в 1814 г. [2, IX, с. 513], который П.А. Вяземский в одной заметке 1817 г. назвал «прекрасным» [9, с. 158]. Был также перевод на английский язык, принадлежавший сыну В.П. Петрова Язону Васильевичу [2, т. VI, с. 292—293, 403]. И, наконец, С.Н. Глинка в № 3 «Русского вестника» за 1813 г. поместил краткое резюме «Гимна» с несколькими из него цитатами под заглавием «Вера, верность и терпение суть главные свойства россиян» [2, т. IX, с. 547—548]⁹. Однако несравнимо большую литературную известность получили исходившие из круга арзамасцев насмешки насчет «Гимна» и пародии, почти обязательно включавшие подхваченный у самого Державина мотив старческого угасания таланта (достаточно напомнить о пушкинской «Тени Фонвизина», 1815). Об этом, а также о репутации поздней лирики Державина среди современников и о проблеме конкуренции «Гимна лироэпического» с «Певцом во стане русских воинов» неоднократно писали в специальных и обобщающих работах: [10, с. 65—94; 11, с. 89—92; 12, с. 360—362; 13, с. 9—29; и др.]. К списку уже обсуждавшихся сатирических откликов на «Гимн» можно добавить еще не привлекавшую к себе внимания позднюю и довольно остроумную пародию (точнее, «перепев») В.П. Буренина «Гимн лиро-эпический на получение его сиятельством графом Бисмарком генерал-лейтенантского чина и на победы России» (1871) [14, с. 221—226].

Бесспорно, что на фоне успеха «Певца» Жуковского «Гимн» Державина казался «чудовищным литературным провалом» [15, с. 156]. Обычно это объясняется архаичностью его литературной формы, недостатком, по сравнению с Жуковским, «живого поэтического чувства», абстрактностью образов и т.п. (см., например: [16, с. 4—6]). И, конечно, не последнюю роль в этом в свое время сыграла литературная борьба «Арзамаса» с «Беседой любителей русского слова» и споры о «старом» и «новом» слоге в целом.

Действительно, «Гимн» и в самой малой степени не соответствовал принципам бурно развивавшейся тогда интимной лирики и давал достаточно материала для обличения архаических пристрастий автора. Однако известная пушкинская пародия в «Тени Фонвизина», по точному замечанию М.Г. Альтшуллера, почти не касается державинского стиля: юный Пушкин высмеивает «антизападническую позицию "беседчиков"», а главным объектом пародии делает «библейскую тематику "Гимна", который и назван Пушкиным "статей библейских преложенье"» [10, с. 81]. Иными словами, для него важней оказалась идейная сторона державинского произведения, его смысл, само наличие которого пушкинская пародия, представляющая собой бессмысленно перемешанные строки из «Гимна», прежде всего и отрицает.

Между тем, это сочинение глубоко обдуманное и искусно выстроенное, которое меньше всего можно упрекнуть за бедность содержания или чрезмерность лирического беспорядка.

Во-первых его строфическая форма. «Гимн» написан строенными строфами, так называемыми «пиндарическими триадами» (строфа, антистрофа, эпод): два 10-стишия четырехстопного ямба со схемой рифмовки аБаБВВггДД и эпод из 18 стихов с последовательностью стопностей 444343+6433+4455+4543. «Гимн» составлен из 17 таких «триад», или «суперстроф»¹⁰. Державин и раньше использовал пиндарическую строфику (впервые — в «Осени во время осады Очакова») и перевел две оды самого Пиндара, но других стихотворений такого объема, написанных «триадами», ни у него, ни вообще в русской поэзии больше нет. Поэтому М.Л. Гаспаров назвал державинский «Гимн» «исполинским», а кроме того, заметил, что «это было последнее слово строгого триадического "пиндаризма" — более русские поэты к нему почти не возвращались» [17, с. 106].

Во-вторых, его жанровая специфика. Это единственное законченное сочинение Державина, которое он сам — хотя лишь наполовину — отнес к эпическому роду: «Гимн лиро-эпический». Автор, уже давно занятый сочинением литературно-теоретического трактата и ведущий по этому поводу ученую переписку с разными лицами, конечно, не мог дать такое заглавие невзначай. Вот что, например, читаем на этот счет в первой части его «Рассуждения о лирической поэзии, или Об оде» (1811): «...ода или гимн изображают только чувства сердца в рассуждении какого-либо предмета, а не действия его. Где же останавливаются на действии, тут уже сближаются к эпопее» [18, с. 199]. В «Гимне лироэпическом» Державин излагает причины и ход Отечественной войны, то есть «останавливается на действии», но при этом «изображает чувства» по поводу отдельных эпизодов и извлекает моральные уроки из этого события в целом, поэтому и дает своему произведению такое заглавие. В лироэпическом сочинении, конечно, должно быть меньше лирического беспорядка, чем в обыкновенной оде¹¹.

О гимнах же в «Рассуждении о лирической поэзии» Державин пишет следующее: «Гимнами евреи в разных случаях воспевали истинного Бога и чудеса Его, а язычники — поклоняемых ими богов и человеков, прославившихся знаменитыми подвигами. <...> Гимны содержали в себе часть религии и нравоучения. Они певались при богослужении, ими объясняемы были оракулы, возвещаемы законоположения, преподаваемы, до изобретения письмен, славные дела потомству и проч. <...> Пели гимны <...> не от одного или нескольких молебщиков, но от лица всего народа. Чрез гимны возносились благодарения, славословия, моления и жалобы божествам» [18, с. 197—198]. Создавая «Гимн лироэпический», Державин как раз говорил как бы «от лица всего народа». Прямо от своего лица он говорит только в начальных и заключительных строфах, а также в 39-й строфе, где с очаровательным простодушием выражает свое восхищение именно народом — «россами»:

О как мне мил их взор, их слух!
  Пленен мой ими дух!
      [1, 134]

Среди не часто отмечающихся заслуг Державина как автора «Гимна лироэпического» более всего справедливо отмечают то, что он превзошел всех одновременно с ним писавших об Отечественной войне стихотворцев именно в подчеркивании роли в ней русского народа (см., например: [19, с. 19]. 37-я строфа «Гимна» с описанием превосходных качеств «росса», несмотря на малую популярность сочинения в целом, получила хрестоматийную известность. В частности, она была вынесена в качестве эпиграфа на оборот титульного листа первой части «Собрания стихотворений, относящихся к незабвенному 1812 году» (см.: [8, ч. I]).

О Росс! о добльственный народ!
Единственный, великодушный,
Великий, сильный, славой звучный,
Изящностью своих доброт!
По мышцам ты — неутомимый,
По духу ты — непобедимый,
По сердцу — прост, по чувству — добр,
Ты в щастьи — тих, в нещастьи — бодр;
Царю — радушен, благороден,
В терпеньи — лишь себе подобен.
      [1, с. 132—133]

Можно предположить, что выбрать форму гимна Державина как раз и побудило желание подчеркнуть народный характер войны, о котором говорили военачальники (прежде всего Кутузов), правительство — в манифестах, писанных А.С. Шишковым, некоторые журналы и др. (см.: [20]), но практически еще безмолвствовали поэты, если не считать опытов стихотворений в «народном духе». Эта тема в «Гимне» имеет принципиальное значение, что подчеркивается последовательностью посвящений в заглавии, где «верный народ» следует сразу за Богом и государем и перед вождем и воинством. В образной структуре «Гимна» Россу противостоит Галл. Его качества и судьба описываются в 5-й строфе, которая по синтаксическому строению как бы «рифмуется» с приведенной выше:

Иль Галл, творец то злых чудес,
Похитивший у ветра — крылы,
У доблести, у веры — силы,
Скиптр — у царей, гром — у небес,
У правосудия — законы;
Убив народов миллионы,
Изгнав к отечеству любовь,
Растлил всех дух, оподлил кровь,
Став хищна раб Наполеона, —
Возмнил быть царь вселенной трона?
      [1, с. 117]

Отсутствием глаголов в строфе о Россе подчеркивается его непоколебимость и верность. Нагнетание глагольных форм в строфе о Галле связано с его агрессивностью и изменчивостью. Существенно, что наиболее уничижительный отзыв Державина о французах находится не в поэтическом тексте, а в написанном по материалам «Сына Отечества» 36-м авторском примечании¹². В стихах же французы прежде всего — орудие Наполеона, хотя Париж в «Гимне» это «новый Вавилон» и «град мятежничьих жилищ» (строфа 30), а под Содомом и Гоморрой, которые «вспепелятся» и погибнут вместе со своим нечестивым владыкой (строфа 26) следует, видимо, понимать Францию. Впрочем, в начале публично выражаемых антифранцузских страстей Державин уступал, например, А.С. Шишкову и Ф.В. Ростопчину (см. о них: [21, с. 247—253]). Так, в «Записке о мерах к обороне России во время нашествия французов», которую Державин вручил герцогу Ольденбургскому 14 июля 1812 г. для передачи царю, он, в частности, предлагал «издать к сведению всей Европы убедительный манифест, в котором сказать, что мы не токмо с разноцарственными нациями, но ниже с самими французами не воюем, а лично только с Бонапартом, яко притеснителем всех народных прав и всех государств» [2, т. VII, с. 476—477]. В «Гимне» же Державин озабочен прежде всего ограждением русской самобытности и, что было общим местом в то время, устанавливает связь между отечественной галломанией и последовавшим вооруженным вторжением:

О новый Вавилон — Париж!
<...>
Хоть прелестей твоих уставы
Давно уж чли венцем мы славы;
Но не довольствуясь слепить умом,
Ты мнил попрать нас и мечом...
      [1, с. 129]

Впрочем, этот мотив острее звучит у авторов, призывавших соотечественников к покаянию, — у В.В. Капниста, например, в «Видении плачущего над Москвою россиянина 1812 года октября 28 дня» [22, с. 237—245]¹³ или у князя С.А. Ширинского-Шихматова в «Песни россиянина на новый 1813 год», где царь обращается Богу с такими словами:

Ты зрел — Твои нельстивы чада Склонялись сердцем ко льстецам И сладким их прельщались ядом,

Ты зрел — расторг плетенный адом Союз противный небесам.
<...>
Ты ныне истину сию
За грех наш оправдал войною,
Но спас меня — и спас со мною
Россию верную мою.
      [23, с. 13—14]

В державинском «Гимне» покаянные мотивы отсутствуют в силу его жанровой специфики и иных задач, которые ставил перед собой поэт: он прославлял Бога, царя, народ, вождя и воинство, и здесь не было места критике, как не может ее быть по отношению к адресату классической похвальной оды (по крайне мере, в открытом виде). Но «Гимн лироэпический» — сложное жанровое образование. Державин не ввел в него элементов сатиры, как это сделал когда-то в «Фелице», но он сделал другое. Положив в основу «Гимна» торжественную оду (правда, близкую не столько к М.В. Ломоносову, сколько к В.П. Петрову по изобилию политических тонкостей, объему и стройности композиции), он, помимо черт эпического произведения, придал ей черты оды духовной, философской и нравоучительной.

От духовной оды в «Гимне» зачин «Благословен Господь наш Бог» (в прямом смысле слова богослужебный — почти так, лишь с перестановкой двух последних слов, начинаются православные молебны и панихиды) и далее через весь текст следующие похвалы Творцу, не говоря уже о библейских цитатах и фразеологии. От философской оды — заявленная во второй строфе «Гимна» религиозно-философская проблема: как можно оправдать гибель Москвы?

«Пой! — (мир гласит мне горний, дольний) —
И оправдай пути Господни».
      [1, с. 116]

Собственно, это проблема теодицеи, но это также историософская и политическая проблема, имеющая прямое отношение к двум героям гимна — Александру I и Кутузову. И, конечно, здесь Державин эти проблемы не разграничивает. А от нравоучительной оды в «Гимне» — моральная антитеза «коварства» и «христианской кротости», которые, как узнаем из авторских примечаний, он, оказывается, и подразумевал «под видом» змия и Агнца (примечания 4 и 5) [1, с. 141], а вовсе не напрямую Наполеона и Александра I. Впервые заявленная в символической 3-й строфе («Открылась тайн священных дверь! / Исшел из бездн огромный зверь...» и т.д. [1, с. 116]), сразу придающей тексту мистическое измерение, эта антитеза проходит через весь «Гимн», представая то как антитеза гордыни и смирения, то как безбожия и благочестия, а в строфах 43—46 становится отправной точкой для открытого морализирования. Впрочем, в случае с Державиным, которого можно было через запятую назвать «наш Пиндар, наш Гораций» («К.Н. Батюшков, «Мои Пенаты», 1811—1812), это не удивительно. Н.Ф. Остолопов, например, в своем «Словаре древней и новой поэзии» делил «наши оды» на Ломоносовские и Державинские, уточняя, что в последних «...прославление знаменитых происшествий или рассуждение о каких-либо других предметах исполнено бывает мыслей нравоучительных, философических — иногда острых и даже сатирических» [24, ч. II, с. 236]¹⁴. В своей философичности и нравоучительности «Гимн лироэпический» вовсе не является исключением в творчестве Державина. Однако, к кому именно могли быть обращены уроки, извлекаемые из судьбы Наполеона? Едва ли в первую очередь к рядовому читателю. И для кого мог быть на тот момент актуален первый из этих уроков — «царств не льститься на хищение»? Ответ, на наш взгляд, очевиден: это государь Александр I. Чтобы убедиться в этом, нужно поближе рассмотреть композицию «Гимна» и перекликающиеся с ним другие тексты самого Державина.

Поскольку «Гимн» — сочинение громоздкое и не простое, для удобства дальнейшего изложения предлагаем наш опыт описания его композиции по строфам (арабскими цифрами обозначены строфы, римскими — «суперстрофы»):

I (1—3). Вступление: призвание музы (1), скорбь о разорении Москвы и призвание «оправдать пути Господни» (2); пророчество о звере из бездны (3). II (4—6). Применение пророчества — к порождениям Коварства (4), ищущим всемирного господства галлам (5) и Наполеону (6). III (7—9). Вторжение Наполеона в Россию и реакция Александра I: переход врага через Неман (7), его замыслы (8); Царь созывает ополчение, народ жертвует имущество и молится (9). IV (10—12). Суд Божий о галлах и россах — решение их участи (10); новый Фараон среди расступившихся волн (11), его гибель (12). V (13—15). Безумие гордыни, несущей в себе свое наказание: судьбу вавилонских царей (Навуходоносора, Валтасара) (13) повторяет Наполеон — уподобившись животному в поругании святынь и женской чести (14), окруженный пожаром Москвы как огненными надписями (15). VI (16—18). Гром военной трубы: сражения под Бородино, Малоярославецем, Красным (16), их кровопролитность (17); жгущий Эвр не смог повредить Синайскому кедру. VII (19—21). Бегство Наполеона (ужас): взорвав Кремль, он бежит, погоняемый Ангелом (19), его преследуют тени потревоженных им в гробницах русских святых и праотцов (20) и тени его бесчисленных жертв с кровавой чашей (21). VIII (22—24). Бегство Наполеона (позор): брошены не погребенные мертвецы и оружие (22), брошены награбленные сокровища (23); сравнение с убегающим волком и уползающим аспидом (24). IX (25—27). Бегство Наполеона (гибель) и исполнение пророчества о звере: людоедство в погибающей от голода и морозов армии (25); истек данный Наполеону срок — 42 года «на возвышенье» и 42 месяца «на оскверненье» (26); ничтожество врагов Христовых: «таинственных числ зверь» побежден молитвой Александра I, силою князя Михаила и бесстрашием россов (27). X (28—30). Упрек народам Европы: как новые орды Тамерлана они вторглись с Наполеоном в Россию (28); неблагодарность германцев (29); обличение нового Вавилона — Парижа, пытавшегося когда-то своим блеском обольстить россов (30). XI (31—33). Непобедимость русского народа и ее причины — в единстве, мужестве и готовности к самопожертвованию (31); похвальбы Наполеона (32); дух Петров восстал на духа Сатанаила, и князь Михаил низверг его в озеро огня (33). XII (34—36). Благодарение Богу: Его помощь России очевидна, что бы ни говорили завистники (34); Бог прославил русского Царя и поставил Россию выше всех земных царств (35); хвалебный гимн Богу (36). XIII (37—39). Похвала русскому народу и обращение к Испании и Англии: нравственные качества росса (37), его заслуженная награда (мир, слава) (38), общеевропейское значение его победы, без которой Испания и Англия неизбежно были бы покорены врагом (39). XIV (40—42). Похвала Кутузову и другим русским военачальникам: Суворов, Потемкин и Румянцев признают превосходство над ними Кутузова как защитника отечества, а не завоевателя (40); он равен лишь Дмитрию Донскому, Пожарскому и Петру I, отразившим иноземные вторжения (41); качества Кутузова, Витгенштейна и Платова; дань памяти Багратиону и всем погибшим (42). XV (43—45). Моральный урок поражения Наполеона: лучше быть оплакиваемым в гробу, как Багратион, чем живым и всеми проклинаемым, подобно Наполеону (43); его участь — урок всем, стремящимся к завоеваниям (44); он погибнет, потому что правил несогласно с волей и заповедями Бога, который когда-то дал ему власть над Францией (45). XVI (46—48). Обращение к Александру I и видение будущего: царствуй в своем царстве и обороняй отечество (46), скоро умолкнут брани и тебе поклонятся цари (47); видение возрожденной Москвы. XVII (49—51). Видение будущего и заключение: град Петров сравнится с Новым Иерусалимом, и Царь вернется в свою столицу (48); из всей России «печаль и скорби изженутся» (50); жалоба на старость и передача лиры «младым певцам».

Целый ряд образов и строф «Гимна» находит соответствие в более ранних стихах Державина. Так, например, со зверем, выходящим из бездны, мы впервые встречаемся в его оде «Фонарь» (1804)¹⁵: «Но тут ужасный зверь всплывает / К нему из бездн...» (2, т. II, с. 467). Однако, судя по тому, что Наполеону здесь посвящена особая строфа, имеется в виду просто кит, который «занес уж зубы» на «рыбьего князя» — осетра, хотя, конечно, не исключено и аллегорическое толкование. «Преисподний зверь, / Стальночешуйчатый, крылатый, / Серпокогтистый, двурогатый», появляется в кантате «Персей и Андромеда» (1807), где в самом тексте раскрывается аллегория: Персей — это Росс, Андромеда — Европа, Зевс — Александр I, а зверь — Наполеон (во втором издании после Тильзитского мира переименованный в Губителя) [2, т. II, с. 613, 616].

Образ Фараона, погибающего в Черном море, Державин отнес персонально к Наполеону уже в оде «Монумент милосердию» (1805), и здесь же впервые появляются тени с наполненной кровью чашей, преследующие за гробом завоевателя:

Почто вселенной победитель,
Народов многих покоритель,
От чаш, наполненных кровей,
Ему тенями подносимых,
С стенанием вокруг ходимых,
Отворотился, слыша: «Пей!»
<...>
Но если злоба ополчится,
Нарушит сладкий наш покой,
Восстав, Россия окружится,
Как тучей, чад своих стеной.
Бог милости пред ней предыдет,
Он выше облак воды вздымет
И с шумом их со всех сторон
Гром бросит на чело возницы,
На всадника, на колесницы:
И где грозивший Фараон?
      [2, т. II, с. 523—526]

В приведенных стихах есть и еще одна (уже третья) перекличка с «Гимном» — с 46-й строфой, где начинаются похвалы Александру I:

Не бе. — Но ты, Монарх! блистай
Твоей небесной красотою;
То кротостью, то правотою
Владей, пленяй и успевай
Лук наляцать Твой крепкий, сильный,
Чрез все Твои страны обширны
Ко ужасу Твоих врагов,
И грозный строй Твоих полков,
Как туча молньями чревата,
Кругом возляжет Царства свята.
      [1, с. 137]

Примеры можно легко умножить, но стоит остановиться на только что процитированных стихах. В них довольно прозрачно высказана царю рекомендация ограничиться обороной отечества и не двигать свои войска за его пределы, что в начале заграничного похода русской армии звучало довольно остро. Державин еще в 1807 г. пытался представить Александру I записку «Мечты о хозяйственном устройстве военных сил Российской империи», а в 1810 г., намереваясь повторить попытку, написал к ней предисловие. В нем он пытается доказать, что России, особенно в нынешних условиях, не нужны и опасны новые территориальные приобретения (напомним, что тогда, с согласия Наполеона, к России только что была присоединена Финляндия и уже разворачивалась новая русско-турецкая война), что в устройстве вооруженных сил ей следует ограничиться только обороной: все уже сделано предшественниками Александра I на троне, «...остается ему только утвердить сие обширное здание непоколебимыми столпами <...> предупредить ненасытных кровопийц, каковы суть Бонапарты, честолюбивые и дальновидные замыслы повелевать Европою или всем светом. Словом, обнять мир, тишину и стяжать себе такую бессмертную честь и славу, каковой ни единый из величайших монархов не имел: то есть быть посредником и миротворцем терзающей себя кровопролитным междоусобием Европы, быть, по словам священного писания, сыном Божиим. И сие-то великое имя, и сия-то божественная слава принадлежать может по многим удобностям и причинам единственно Российскому Монарху, Александру Первому» [2, т. VII, с. 442].

На идеях и образах этого интереснейшего во многих отношениях текста построена одновременно написанная ода «Слава», ставшая первым выступлением Державина в печати во время Отечественной войны (см. прим. 5), они отразились и в «Гимне лироэпическом», и позднейших его стихотворениях. Так, в оде «На сретение победителя Европы Александра I» (1814) есть строки:

Он Гений, с небеси ниссланный,
Марией кроткою рожден,
Чтоб ввек был миротворец славный
И сыном Божьим наречен!
      [2, т. III, с. 220]

Казалось бы, и эти строки, и вся эта ода прекрасно вписывается в ряд стихотворений того времени, представляющих Александра I «в мессианистическом ореоле» [26, с. 99—101], однако почти с теми же словами Державин обращался к нему в деловой прозе в 1810 г., подразумевая, очевидным образом, одно из евангельских блаженств: «Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими» (Мф 5: 9). В 1814 г. он просто включился с характерным для него лукавством в литературную игру, и мистической экзальтации в этой оде не больше, чем в восклицаниях мурзы в «Фелице» («Прошу великого пророка, / Да праха ног твоих коснусь...» и т.д.).

Это следует учитывать и в случае с «Гимном лироэпическим». Так, в строфах 46—50 похвалы Александру I постепенно принимают вид подозрительно безудержного панегирика, а видение будущего России под его скипетром начинают отчетливо напоминать о ереси миллениаризма: и «царство снидет к нам Христово», и Петербург уподобится Новому Иерусалиму,

И из страны Российской всей
Печаль и скорби изженутся,
В ней токи крови не прольются,
Не канут слезы из очей;
От солнца пахарь не сожжется,
От мраза бедный не согнется,
Сады и нивы плод дадут,
Моря чрез горы длань прострут,
Ключи с ключами сожурчатся;
По рощам песни отгласятся.
      [1, с. 139]

И вот, именно на этой патетической ноте Державин вдруг останавливается, признается в своем бессилии и передает лиру «младым певцам»:

Но солнце! мой вечерний луч!
Уже за холмы синих туч
Спускаешься ты в темны бездны,
Твой тускнет блеск любезный
Среди лиловых мглистых зарь —
    И мой уж гаснет жар;
Холодна старость — дух, у лиры — глас отъемлет,
  Екатерины муза дремлет:
    То юного Царя
    Днесь вслед орлов паря,
Предшествующих благ виденья,
Что мною в день его рожденья
Предречено, — достойно петь
Я не могу; — младым певцам греметь
Мои вверяю ветхи струны,
Да черплют с них в свои сердца перуны
Толь чистых, ревностных огней,
    Как пел я трех Царей.
      [1, с. 140]

Эта выразительная строфа звучит с искренностью, в которой трудно усомниться. Однако Державин уже в 1807 г. передавал лиру «младым певцам», и сделано это было в оде по случаю глубоко его огорчившего Тильзитского мира — «На мир 1807 года государыням императрицам». Она не была тогда опубликована, поскольку, по словам самого Державина, «государю не было угодно, чтобы она сделалась известною», и вышла в свет только в 1816 г., в пятой части его «Сочинений», в одном блоке со стихотворениями на войну 1812 г.: «На мир 1807 года государыням императрицам» — «На парение орла» — «Гимн лироэпический» — «Тление и нетление»¹⁶. Здесь она помещена в иной редакции, без заключительных строф с передачей лиры (это, помимо прочего, не имело смысла в соседстве с «Гимном лироэпическим»). А в первоначальной редакции они выглядели следующим образом:

Итак днесь бранною трубою
Супруга, сына не пою;
Прельщен его душой святою
И старость чувствуя мою,
Бессилен в путь лететь орлиный,
С Пиндаром плесть венцы побед,
Как на чело Екатерины
И Павла я сплетал из звезд.

Побед его предоставляя
Младым певцам греметь я честь,
Любезного царя лобзая,
Хочу в нем кротость превознесть,
По легком вслед ходя Катулле,
Чтоб век его в добротах цвел:
Небесных дев в священном туле
Приятных много сердцу стрел.
      [2, т. II, с. 664—665]

Собственно, это облеченное в благопристойную форму выражение несогласия с новой политикой царя, попросту отказ воспевать мир с тем, о ком выше в той же оде (эти строки есть в обеих редакциях), сказано: «Враг примиренный, снесший рану, / Не может быть надежный друг» [2, т. II, с. 663]. Позднее, в 1815 г., отправляя эту оду А.Ф. Мерзлякову, Державин не удержался, чтобы не отметить свою дальновидность: он пояснял адресату, что, когда писал эту оду, «хотя показывался торжествующим, но, будучи глубоко ранен, изливал свою радость с некоторым унынием. Но оно теперь меня утешает, когда всяк видит, что сбылись мои предусмотрения» [2, с. II, с. 659]. «Предусмотрения» его заключались не только в строках о «враге», но и в предшествующем им призыве к императрицам возбуждать в царе «геройский дух». На этом фоне признание в неумении достойно воспеть «кротость» царя (которую Державин и до, и после этого воспевал неоднократно) выглядит, пожалуй, вполне однозначно. Только, возможно, это не столько ирония, сколько выражение глубокого огорчения поэта.

Конечно, в дни создания «Гимна лироэпического» ситуация была совершенно иной, и у Державина уже не было, как после Тильзитского мира, причин быть недовольным политикой Александра I. Но у певца Фелицы не было и наклонности к входящей в моду мистической экзальтации. Передача лиры на самой высокой ноте похвал придавала предшествующим строфам характер литературной условности, которая связывала «Гимн лироэпический» с «Фелицей», конец творческого пути Державина — с его началом, что при передаче лиры было немаловажно для дремлющей музы Екатерины. И, наконец, у Державина могли быть причины для недовольства «младыми певцами» (а в первую очередь, он, конечно, думал о Жуковском¹⁷), и предоставляя им петь «предшествующих благ виденья», «старик Державин», будучи «хитрее лиса», думается, вложил в это некоторую долю иронии, которую «младые певцы» не почувствовали.

* * *

Среди современных ему русских поэтов Державин был едва ли не единственным (или, во всяком случае, самым заметным), кто до Отечественной войны упорно предрекал падение Наполеона. Об этом идет речь в целом ряде его стихотворений: «Фонарь» (1804), «Монумент милосердию» (1805), «Персей и Андромеда» (1807), «Похвала Комару» (1807), «Слава» (1810) и др. В «Гимне лироэпическом» Наполеон является под разными именами: это Авадон, «огромный зверь, дракон иль демон змиевидный», «змей-исполин», «князь тьмы и крокодильных стад»¹⁸, Фараон, «дивий Гог», «второй Навходонасор», «жгущий Эвр», «злой гений», «в плоти седьмглавый Люцифер», Вельфегор, Тамерлан, и Он как «дух Сатанаила», как «тигр, на трупы жадный», как волк¹⁹, как аспид. Все эти образы (кроме, может быть, Вельфегора²⁰) встречаются в русской поэзии и публицистике периода наполеоновских войн (см.: [28]). В других стихах Державина есть и только у него встречающиеся прозвища: «уранг» (орангутанг) и сфинкс («Атаману и войску Донскому», 1807) и Саламандр²¹. В «Гимне лироэпическом» с его почти исключительно библейской символикой²² Саламандра,

конечно, нет, но образ Наполеона и здесь тесно связан с огненной стихией: первая половина стихотворения окрашена в багровый (багряный, кровавый) цвет, и чуть ли не в каждой строфе бушует огонь. Любопытно, что написанную до пожара Москвы «Записку о мерах к обороне России во время нашествия французов» Державин тоже завершил «огненной» метафорой: «...вражеский пожар бежит быстро, и к остановлению его нет другого средства, как с такой же скорорешительностью быстро вознести противный пламень, иначе все погибнет» [2, т. VII, с. 478].

Падение Наполеона, по Державину, пример наказания безбожия и гордыни и урок царям. В оде «На отбытие великих князей Николая Павловича и Михаила Павловича из Петербурга к армии, 5 февраля 1814 года» это сказано прямым текстом:

Воспользуйтесь уроком редким,
Нужнейшим для владык земных.
<...>
Путь Демона и Генья видя,
Познайте, Богу как служить.
      [2, т. III, с. 191]

Отечественная война 1812 г. в «Гимне лиро-эпическом» — событие, надолго решившее участь человечества:

По правде, вечности лучей
Достойны войны наших дней.
      [1, с. 135]

Апокалипсическая символика в «Гимне» подчеркивает не только всемирное значение, но и чудесный характер победы России над Наполеоном, одержанной с помощью Божией. Этот взгляд соответствовал официальной позиции (достаточно напомнить об отчеканенной по указанию Александра I медали с надписью «Не нам, не нам, но имени Твоему» и Манифест 25 декабря 1812 г. о создании Храма Христа Спасителя). Решающий момент в «Гимне» — молитва царя и народа, после которой Бог предопределяет исход войны (в строфах 10—12):

И бысть. — Молебных капля слез,
Упадши в чашу правосудья,
Всей стратегистики орудья
Как прах взметнула до небес.
      [1, с. 120]

Народный характер войны, подчеркнутый Державиным, также соответствовал публично выражаемой позиции Александра I и Кутузова. Однако в поэзии того времени только Державину удалось сказать это «во весь голос». Главная мысль его «Гимна» очевидна: Бог, Александр I, русский народ, Кутузов и российская армия — именно и только они! — спасли вселенную от очередного кандидата в Антихристы или, по крайней мере, от претендента на мировое господство. Никто из современных Державину русских поэтов так открыто и ясно об этом не заявлял.

Эта мысль более простодушно выражена в написанном им, скорее всего, одновременно с «Гимном» стихотворении «Горе-богатырь», заканчивающимся такими словами:

Вся, — уж думала Россия, —
Покоренна стала тварь,
Но вступилися святые,
Русский Бог и белый царь.
      [2, т. III, с. 534]

Список литературы

1. Державин Г.Р. Сочинения. Ч. V. СПб., 1816.

2. Державин Г.Р. Сочинения / С объяснительными примечаниями Я. Грота. СПб., 1864—1883. Т. I—IX.

3. Жуковский В.А. Полное собрание сочинений и писем. В 20 т. Т. 1. М., 1999.

4. М.И. Кутузов. Сборник документов. М., 1950—1956. Т. I—V.

5. Милонов М.В. Письма к А.Ф. и Н.Ф. Грамматиным // Библиографические записки. 1859. Т. 2. № 10. С. 290—303.

6. Измайлов А.Е. Письма к Н.Ф. Грамматину // Библиографические записки. 1859. Т. 2. № 14.

7. Гимн лиро-эпический на прогнание французов из отечества 1812 года. Во славу всемогущего Бога, великого Государя, верного народа, мудрого вождя и храброго воинства российского. Посвящает Державин. СПб.: В Мед. тип., 1813. 34, V с.

8. Собрание стихотворений, относящихся к незабвенному 1812 году. М., 1814. Ч. I—II.

9. Вяземский П.А. Смесь // Сын Отечества. 1817. Ч. XXXVI. № 10.

10. Альтшуллер М.Г. Беседа любителей русского слова: У истоков русского славянофильства. Изд. 2-е, доп. М., 2007.

11. Проскурин О.А. «Победитель всех Гекторов халдейских»: К.Н. Батюшков в литературной борьбе начала XIX в. // Вопросы литературы. 1987. № 6.

12. Проскурин О.А. Имя в «Арзамасе» (Материалы к истории пародической антропонимии) // Лотмановский сборник. [Вып.] I. М., 1995.

13. Фрайман Т. Державин и Жуковский: К вопросу о творческом наследовании // Пушкинские чтения в Тарту 3: Материалы международной научной конференции, посвященной 220-летию В.А. Жуковского и 200-летию Ф.И. Тютчева. Тарту, 2004.

14. Выборгский пустынник <Буренин В.П.> Гимн лиро-эпический на получение его сиятельством графом Бисмарком генерал-лейтенантского чина и на победы России. (Посвящ. тени Гавр. Романовича Державина) // Отечественные записки. 1871. Т. CXLV. Отд. 2.

15. Вацуро В.Э. Лирика пушкинской поры: «Элегическая школа». СПб., 1994.

16. Янушкевич А.С. Жанровый состав лирики Отечественной войны 1812 г. и «Певец во стане русских воинов» В.А. Жуковского // Проблемы метода и жанра. Томск, 1983. Вып. 9.

17. Гаспаров М.Л. Очерки истории русского стиха. Метрика. Ритмика. Рифма. Строфика. Изд. 2-е, доп. М., 2000.

18. Державин Г.Р. Рассуждение о лирической поэзии, или об оде // Державин Г.Р. Стихотворения / Вступ, статья и примеч. В.А. Западова. Л., 1981.

19. Фризман Л.Г. 1812 год в русской поэзии. М., 1987.

20. Тартаковский А.Г. Военная публицистика 1812 года. М., 1967.

21. Зорин А.Л. Кормя двуглавого орла... Литература и государственная идеология в России в последней трети XVIII — первой трети XIX века. М., 2001.

22. Капнист В.В. Избранные произведения. Л., 1973. (Б-ка поэта).

23. Ширинский-Шихматов С.А. Песнь россиянина на новый 1813 год // Чтения в Беседе любителей русского слова. СПб., 1813. Чт. 11.

24. Остолопов Н.Ф. Словарь древней и новой поэзии. СПб., 1821. Ч. I—III.

25. Смолярова Т. Зримая лирика: Державин. М., 2011.

26. Гаспаров Б.М. Поэтический язык Пушкина как факт истории русского литературного языка. СПб., 1999.

27. Богданов К.А. О крокодилах в России. Очерки из истории заимствований и экзотизмов. М., 2006.

28. Казаков Н.И. Наполеон глазами его русских современников // Новая и новейшая история. 1970. № 3, 4.

Примечания

1. Первый случай передачи Державиным лиры «младым певцам» имел место в заключительных строфах «Ода на мир 1807 года государыням императрицам», однако напечатана она была только в 1816 г. и без этих строф [1, с. 107—112]; первоначальную редакцию впервые опубликовал Я.К. Грот [2, т. II, с. 658—665]. Подробней об этом см. в настоящей статье.

2. О датировке «Певца» и истории его публикации см.: [3, с. 595—598].

3. Строфы пронумерованы, например, в издании Я.К. Грота.

4. М.И. Кутузов дважды благодарил Державина за эту оду в письмах к нему от 7 декабря 1812 г. и 30 марта 1813 г. [4, т. IV, ч. 2, с. 558—559; т. V, с. 504; ср.: 2, т. VI, с. 249, 259—260].

5. Осенью 1812 г. были осуществлены еще только две публикации Державина: в августовском № 16 «Вестника Европы» появилась написанная еще в 1810 г. ода «Слава» (вместе с переведенным Державиным с немецкого обращением «К жителям Остзейских губерний»), а в ноябре в № 6 «Сына Отечества» — три маленьких надписи: «На меч великого князя псковского Гавриила», «К портрету графа Витгенштейна» и «Эпитафия завоевателю» [см.: 2, т. III, с. 47—51, 131—132; т. VII, с. 637—640].

6. На этом заседании присутствовал М.В. Милонов, написавший в письме к Н.Ф. Грамматину от следующего 14 января 1813 г.: «Вчера была в доме Державина Беседа. Старик написал преогромнейший гимн на победы, где смерть прыгает и завскачь догоняет французов» [5, с. 302]; Милонов здесь перефразировал стихи из 22 строфы «Гимна» [1, с. 125]. А.Е. Измайлов писал 13 января 1813 г. тому же Н.Ф. Грамматину: «Сегодни первый раз открывается Беседа и театр <...>. Державин, сказывают, написал какой-то славный гимн на наши победы. Я не думаю, однако, чтобы этот гимн мог сравниться с последними стихами Жуковского: Певец во стане русских воинов...» [6, с. 418]. Заметим, что это известное суждение Измайлов вынес до знакомства с «Гимном», которого, как узнаем из другого его письма, он и через месяц «еще не читал» [6, с. 420].

7. 20 января 1813 г. Державин уже выслал экземпляр «Гимна» В.В. Капнисту [2, т. VI, с. 255].

8. Четыре из них указаны Я.К. Гротом [2, т. III, с. 142, 146, 147, 149], еще одно есть в последней строфе «Гимна»: стих «Ни предъидущих благ виденья» исправлен на «Предшествующих благ виденья». В последнем издании также чуть видоизменено заглавие (первоначальный вариант см.: [7]). Далее «Гимн» везде цитируется по последнему прижизненному изданию.

9. Я.К. Грот, на наш взгляд, ошибочно приписал этот текст самому поэту, будучи введен в заблуждение подзаголовком «Сочинение Державина» и почему-то не опознав цитат из «Гимна».

10. О том, с какой тщательностью Державин работал над текстом, говорит то, что на протяжении всех 646-ти стихов «Гимна» он лишь в одном из них нарушил метр, причем не в «фигурном» эподе, а в метрически простой антистрофе: «Доколь Москва, Непрядва и Полтава» (строфа 41) [1, с. 135].

11. До державинского «Гимна» само слово «лироэпический» в качестве жанрового обозначения собственного произведения использовал, кажется, только С.С. Бобров: «Таврида, или Мой Летний день в Таврическом Херсонисе. Лирико-эпическое песнотворение» (Николаев, 1798). Сходным образом жанр своих поэм определял С.А. Ширинский-Шихматов: «Пожарской, Минин, Гермоген, или Спасенная Россия. Лирическая поэма в трех песнях» (СПб., 1807) и «Петр Великий. Лирическое песнопение в осьми песнях» (СПб., 1810).

12. «Разврат, соблазн, нечестие и самое безбожие Французского народа, не упоминая о бывших в последнюю революцию, видны в Истории самых давних веков Христианства» [1, с. 144].

13. Отзыв Державина об этом произведении, которое А.Н. Оленин находил не столько «плачем», сколько «сатирою», см. в его письме к Капнисту от 29 апреля 1813 г. [2, т. VI, с. 257—268].

14. Попутно заметим, что «Гимн лироэпический» в «Словаре» Остолопова, бывшего почитателем Державина, не упомянут ни разу. При статье «Гимн» он в качестве образцового гимна поместил оду Державина «Бог» [24, ч. I, с. 101].

15. О «Фонаре» см. большой раздел в содержательной книге Т. Смоляровой [25, с. 123—158].

16. Стихотворение на смерть Кутузова. Другое стихотворение на тот же случай Державин не включил в названное издание: «На смерть фельдмаршала князя Смоленского, Апреля в 16 день 1813 года».

17. Известное четверостишие «Тебе в наследие, Жуковский...» Я.К. Грот предположительно датировал 1812 г.; оно записано на бумаге 1808 г.

18. О «крокодильных стадах» у Державина см. в книге [27, с. 191—196].

19. Развернутое сравнение в 24 строфе Наполеона с волком, «прогнанным от стад», содержит очевидную аллюзию на басню И.А. Крылова «Волк на псарне».

20. Этого библейского демона (Ваал-Фегора), некогда соблазнившего израильтян, Державин позаимствовал из первой песни «Потерянного рая» Дж. Мильтона, причем, скорее всего, из прозаического перевода В.П. Петрова. В «Гимне лироэпическом» подчеркнуто, что Александр I — это «Царь, непричастный Вельфегору», то есть не поклонившийся идолу — Наполеону.

21. «Персей и Андромеда», «На выступление корпуса гвардии в поход» (оба 1807), «На парение орла» (1812). Имеется в виду Саламандра — олицетворение огненной стихии. Насчет использования мужского рода в этом имени см. след, прим.

22. В «Гимне» есть только один случай использований античной мифологии, не совсем понятный: в 6-й строфе упомянут «Атроп». Согласно авторскому примечанию, имеется в виду Атропа, «парка или смерть». В.П. Буренин в своей пародии использовал это, и тоже дал примечание: «Атропа — парка или смерть. Хотя представляется в женском образе, но поэт предпочел ее представить мужчиной, руководствуясь примером Гав. Ром. <Державина>...» [14, с. 226].